Игорь Гарин - Ницше

Поскольку действенность — главный критерий «истинности», стремление к «непрактичным» истинам — проявление упадка, декаданса. Воля к истине, не питаемая «волей к власти», — бессилие творчества. «Чистое искусство», «чистая наука», «только истина» — удел слабых, чахоточных обитателей башен из слоновой кости, бегущих полноты жизни. Вот почему теоретическая наука — «промежуточная станция, где находят свое естественное облегчение и удовлетворение средние, более многогранные и более сложные существа: все те, кому деятельность не по нутру». Впрочем, для «сильных» наука — то же орудие «воли к власти», «превращение природы в понятия в целях господства над природой — она относится к рубрике „средства“».

В этой функции истина (научная как частный случай) должна быть соединена с волей действовать, властью и верой , без которых не существует даже поиска истины: «Требовать, от себя говорить только „истину“ значило бы предполагать, что истина существует; но это должно лишь означать, что утверждают, что для кого-то нечто значит истинно; что бывает, когда это важно — говорить как раз то же самое, что для кого-то другого тоже значит быть истинным: что это на него действует». Отсюда следует, что «то, что должно действовать как истинное, не нуждается в том, чтобы быть истинным», и даже рассматривается в качестве истинного тем, кто данный тезис высказывает.

Общезначимость, универсальность, безусловность не являются для Ницше критериями истины — только убежденность, персональность, уверенность, энергичность. Всеобщие истины опасны тоталитарностью, рабством: «Просвещение принесло: именно раб хочет безусловного, он понимает только тираническое».

Универсальные истины, в том числе научные, ведут к тотальности и конформизму, отучают мыслить самому. Следование чужим истинам — признак «рабской души».

Требовать от человека «жертв во имя истины» — служить идеологии. Это — от агитаторов и актеров. Право на заблуждение — первое из прав человека и одновременно условие жизни на земле.

Жить — это условие познания. Заблуждаться — это условие жизни. Нам следует любить и пестовать заблуждение — это материнское лоно познания, любить и направлять заблуждение во имя жизни… это основное условие всякой страсти познания.

Жизнь — это мультиверсум, следовательно нет единообразного мира для всех, нет всеобщих истин, нет восхождения к Божественной истине. Быть — это быть собой, творить свою истину, отказаться от роли «стадного животного в царстве познания».

В мифе «О трех превращениях», помещенном в «Так говорил Заратустра», Ницше описывает три состояния познающей души, восходящей к истине. Низшее — состояние верблюда — это рациональное знание, благоговение перед нормами и законами предшествующих поколений. Среднее — состояние льва — полное осознание своей воли и освобождение от абсолютов и норм. Третье и высшее — состояние ребенка — способность к подлинному персональному творчеству.

Дитя — это невинность и забвение, новое начинание и игра, колесо, катящееся само собою, первое движение, священное «Да».

Ибо священное «Да» необходимо для игры созидания, братья мои: своей воли желает теперь человеческий дух, свой мир обретает потерянный для мира.

Я назвал вам три превращения духа: сначала дух стал верблюдом, потом сделался львом, и наконец лев стал ребенком.

Истина открывается человеку в страдании. В одном из писем Ницше испрашивает у судьбы возможность испытать все ужасы, какие когда-либо выпадали на долю человека, ибо, только пережив их, можно поверить, что тебе открылась истина. Почти все идеи Ницше давались ему ценой неимоверных страданий и поэтому, заплатив за них самую высокую цену, он не страшился ни обвинений в плагиате, ни «жестокости», ни «чудовищности». Смелость Ницше глубоко выстрадана, «любовь к судьбе» суть глубоко пережитый личный опыт, оттесняющий на второй план все общепринятые добродетели и моральные установки. Само познание — страдание. Сама истина — боль…

«Жестокость» Ницше, которой в свое время люди так ужасались, не от Ницше пошла. Ее принял в свою душу первый человек, соблазнившийся плодами от дерева познания добра и зла.

В «Сумерках кумиров» ключевой мыслью является антиплатоновское утверждение: «…Истинный мир стал в конце концов басней». Ницшеанское преодоление платонизма состоит в окончательном отказе от вечных идей, по которым тиражируются вещи, ибо сами вещи — неповторимы, сами идеи — текучи и преходящи.

Действительно ли ницшевская апелляция к жизни или мифу привела к пренебрежению мыслью? Верно ли, что отточенные до афоризмов мысли Ницше — туманны и поверхностны? Бездумна ли воля к могуществу? Только ли художественна философия «Заратустры»? Пытаясь разобраться, Мартин Хайдеггер пришел к заключению, что философия Ницше развивалась в русле европейской мудрости и что даже воле к могуществу присуще безраздельное господство рассчитывающего разума, а не туман и путаница темного брожения жизни. В сущности, Ницше обобщил намечающиеся тенденции соединения рациональной и мифологической компонент истины, открыл новые аспекты изменения существа истины, предвосхитил идею ее парадигмальности.

…Из этого понимания [необходимо] заново осмыслить метафизику Ницше как следующую простой траектории новоевропейской метафизики, вместо того чтобы делать из нее литературный феномен, более горячащий, чем прочищающий головы, сбивающий с толку, а то и пугающий. В конце концов, ницшевское пристрастие к творцам выдает, что Ницше мыслит лишь по-новоевропейски, идя от гения и гениальности, и одновременно в технической колее, идя от результативности. В понятии воли к власти обе конститутивные «ценности» (истина и искусство) суть лишь перифразы для «техники» — в сущностном смысле планирующе-рассчитывающего обеспечения результата — и для творчества «творческих личностей», которые, поднимаясь над данностью жизни, снабжают жизнь новым стимулятором и обеспечивают функционирование культуры.

Именно Ницше принадлежит получающая все большее распространение идея синтеза науки и мифа, логики и мудрости: наука будущего — соединение дискурсивного мышления с художественным видением мира, синтез, который позволит перевести знание на более высокий уровень развития.

Ницше довольно рано преодолел традиционную для философии Просвещения утопию создания «вечных истин», рано понял, что единственно существующая «вечность» — это вечное течение мирового процесса.