Игорь Гарин - Ницше

Я люблю тех, кто не ищет за звездами основания, чтобы погибнуть и сделаться жертвою, — а приносит себя в жертву земле, чтобы земля некогда стала землею сверхчеловека.

Я люблю того, кто живет для познания и кто хочет познавать для того, чтобы когда-нибудь жил сверхчеловек. Ибо так хочет он своей гибели.

Я люблю того, кто трудится и изобретает, чтобы построить жилище для сверхчеловека и приготовить к приходу его землю, животных и растения: ибо так хочет он своей гибели…

…Я люблю того, чья душа расточается, кто не хочет благодарности и не воздает ее: ибо он постоянно дарит и не хочет беречь себя…

…Я люблю того, кто бросает золотые слова впереди своих дел и исполняет всегда еще больше, чем обещает: ибо он хочет своей гибели.

Я люблю того, кто оправдывает людей будущего и искупляет людей прошлого: ибо он хочет гибели от людей настоящего.

…Я люблю того, чья душа переполнена, так что он забывает самого себя, и все вещи содержатся в нем: так становятся все вещи его гибелью.

Я люблю того, кто свободен духом и свободен сердцем: так голова его есть только утроба сердца его, а сердце его влечет его к гибели.

Я люблю всех тех, кто является тяжелыми каплями, падающими одна за другой из темной тучи, нависшей над человеком: молния приближается, возвещают они и гибнут как провозвестники.

Смотрите, я — провозвестник молнии и тяжелая капля из тучи; но эта молния называется сверхчеловек.

Сверхчеловек — высокая утопия Ницше, вознесенная даже над лучшими из людей, «высокими», «железными» людьми, подобными Бетховену или Гёте. Тем более это не «герои», триумфаторы, полководцы, вожди, «фанатики идеалов, имеющие плоть и кровь». Сверхчеловек — надежда на грядущего человека, равного Богу, цель человеческого существования:

Наша суть — создать более высокое существо, чем мы сами. Создать за пределами самих, себя! .. Так же, как всякое желание предполагает цель, так же и человек предполагает существо, которого нет, но которое составляет цель его существования.

…Когда-нибудь он должен к нам прийти, избавляющий человек, который дает земле ее цель… этот победитель бытия и ничто.

Сверхчеловек — утопия, но и антиутопия тоже: во-первых, потому, что — воля к мощи, во-вторых, потому что в нем Ницше видит предел эволюции, высшую ступень развития, воплощенный творческий инстинкт.

«Сверхчеловек» для Ницше — более реальная греза, нежели реальные условия среды.

«Заратустра» занимает в мировой литературе место рядом с нордическими сагами, Авестой, священными и руническими текстами, старыми эпосами и, с другой стороны, рядом с «Фаустом» или «Улиссом». Особняком поэма стоит и в творчестве самого Ницше.

Эта необыкновенная музыкально-философская книга вообще не укладывается в привычные каноны анализа. Ее органическая уникальность требует не столько осмысления, сколько сопереживания… Необычайная игра слов, россыпи неологизмов, сплошная эквилибристика звуковых сочетаний, ритмичность, требующая не молчаливого чтения, а декламации. Неповторимое произведение, аналог которому вряд ли сыщется в мировой литературе.

Мне представляется, творец имеет право на самооценку собственного творения, более того, у достаточно критичного автора самооценка творения вполне может оказаться адекватной ему. Относится это к Ницше и «Заратустре»? Ницше называл «Заратустру» творением, рядом с которым все созданное людьми выглядит убогим и преходящим, чем вызвал множество упреков в непозволительности такого рода самоосанны. Конечно, надо учитывать утрату больным человеком тормозящих реакций, но эйфория еще не значит «слепота». Можно как угодно относиться к книге, написанной «под Библию», но совершенно очевидно, что книга эта вдохновенна и самобытна. Я категорически не согласен с ее оценкой высоким авторитетом, коим считаю Томаса Манна, увидевшим в «Заратустре» безликую, бесплотную химеру, лишенную какой бы то ни было объемности: «Он весь состоит из риторики, судорожных потуг на остроумие, вымученного, ненатурального тона и сомнительных пророчеств — это беспомощная схема с претензией на монументальность, иногда довольно трогательная, чаще всего — жалкая; нелепица, от которой до смешного один только шаг».

Мне было больно читать эти слова, вполне естественные для кого-либо из наших , но не в устах творца «Иосифа и его братьев». Впрочем, обвиняя автора «Заратустры» в подготовке почвы фашизму и рассматривая его творчество сквозь призму только что отгремевшей самой бесчеловечной в истории войны, братья Манны наговорили много опаснейшей чепухи о благах другого человеконенавистничества с красной, а не коричневой, окраской. Завихрения трезвомыслящих гениев, оказывается, ничуть не меньше завихрений гениев экстатических. Внутри каждого Гомера — свой Зоил.

«Так говорил Заратустра» — самая музыкальная книга Ницше, основная концепция которой — мысль о вечном возвращении. Рассказывая историю ее появления в «Ессе Ноmо», Ницше вспомнил предзнаменование, пережитое как возрождение, во время прогулки вдоль озера Сильваплан в августе 1881 года. Ницше беременел книгой 18 месяцев и завершил первую часть в тот священный час, когда в Венеции умер Рихард Вагнер, в феврале 1883 года. Впрочем, в это время у него был иной кумир — Лу Саломе, стихотворение которой он упоминал как источник вдохновения: «Кто сумеет извлечь вообще смысл из последних слов этого стихотворения, тот угадает, почему я предпочел его и восхищался им: в них есть величие. Страдание не служит возражением против жизни: „Если у тебя нет больше счастья, чтобы дать мне его, ну, что ж! у тебя есть еще твоя мука …“»