Энди Мерифилд - Магический Марксизм [Субверсивная Политика и воображение] [litres]

Одним из позитивных аспектов LETS является то, что она укрепляет чувство локтя и усиливает сообщество, в которое люди объединяются добровольно. (Вне всякого сомнения, будет ли система успешной или нет, зависит от готовности участников посвятить себя ей, своему сообществу.) Другой позитивный аспект – она деэкономизирует экономическую жизнь, превращает сферу действия LETS в добровольно деинституализированное пространство, избавленное от тяжести строго централизованного контроля, от неповоротливой бюрократии, отчуждающей жизни столь многих, работающей не столько на удовлетворение потребностей, сколько, по сути, на финансовый результат, подыгрывающей алчности участников или порочной «рациональности» функционеров. Кроме того, в определенном смысле LETS также реполитизирует социальную жизнь, поскольку придает новые силы обычным людям в их повседневной жизни; вследствие этого они осознают свою силу, свои новые возможности, осознают не силу, необходимую, чтобы доминировать над кем-либо, но силу воображения, необходимую, чтобы социализировать экономику, чтобы изобрести другое понятие о политической экономии, об альтернативной политике и экономике, где никакой выскочка никогда не будет говорить им, что нужно делать.

Хосе Аркадио Буэндиа не ограничивался в своих мечтах тем, что Блох называл «фактичностью внешнего мира», поскольку его воображение «увлекало его не только за ту грань, перед которой останавливается созидательный гений природы, но и дальше – за пределы чудес и волшебства» (с. 8). Хосе Аркадио Буэндиа полагал, что может сделать все, что пожелает – ну, почти все, – и еще в их детские годы учил сыновей думать так же. Он рассказывал им о чудесах, существующих в мире, и не только о тех, о которых знал, но и отодвигая границы своего воображения как можно дальше. Он простирал свое воображение за реальность реализма, подчиняя его своему воображению, своей безрассудно смелой воле, и поэтому был способен достичь того, чего хотел; он оказался способен реализовать свою мечту о Макондо потому, что де реализовал реальность, играл ( speculated ) на реальности, сделал открытую ставку на «спекулятивный реализм», который рискует с реальностью, который спекулирует на своего рода «фьючерсах», который бросает кости и надеется на лучшее, подобно тому как это делает буржуазия на своей фондовой бирже.

А может быть, Хосе Аркадио Буэндиа, это на самом деле магический экзистенциалист, задающийся глубокими онтологическими вопросами о бытии и свободе и политическими вопросами о коллективном действии, теми вопросами, которыми марксизму по-прежнему необходимо задаваться, которыми с переменным успехом задавался Сартр в 1940-е годы. В известной мере анализ, проделанный Сартром в его шедевре «Бытие и ничто» («L’être et le néant») (1943), по-прежнему может много дать духу магического марксизма, бытию, которое стремится стать «бытием-для-себя», стремится восполнить ничто, царствующее между сознанием и сферой вещей мира. Отправным пунктом эпистемологии Сартра здесь является сознание, уровень cogito ; однако, в отличие от Декарта, сознание, постулируемое Сартром – это всегда сознание, у которого есть объект, которое всегда есть сознание чего-то, которое обращено к косному миру неорганического, к вещи. У сознания нет некой «сущности», но, согласно феноменологии Гуссерля, оно тем не менее является направленным, интенциональным. Само по себе сознание пусто, в нем ничего нет, оно rien [159]. Следовательно, вопрос, который здесь возникает, в том числе для любого магического марксизма, – это вопрос о том, как такое сознание соотносится с Бытием.

Сартр констатирует наличие двух типов бытия, «двух сфер» бытия. Он называет их «бытие-в-себе» ( l’être en soi ) и «бытие-для-себя» ( l’être pour soi ). Первое – это бытие, наличное в неодушевленных объектах, пассивный тип бытия, которое есть вещь-в-себе, бытие, говорит Сартр, которое «есть то, что оно есть». Второй тип – это гораздо более динамичное и потенциально прогрессивное бытие, бытие, которое и сознает себя – т. е. обладает самосознанием, – и сознает себя сознающим другие объекты; это бытие, обращенное к объекту, противостоящее объекту, сознающее этот объект, но тем не менее такое, которое не есть этот объект. Следовательно, если бытие-в-себе – это простое бытие, бытие, которое есть то, что оно есть, не выводимое ни из возможного, ни из случайного, то бытие-для-себя – это более сложная сила, поскольку это бытие, которое есть сознание разрыва, наличествующего между его сознанием и объектами, которые оно сознает. Оно неким образом отдает себе отчет в дистанции между его мышлением и вещами мира: другими словами, оно осознает то, чем оно не является .

Важно, что именно этот разрыв – эта брешь, промежуток, существующий между нашим сознанием и объектами, которые мы мыслим, – обуславливает то, что Сартр называет «ничто»: через бытие, которое мыслит бытие, мыслит бытие бытием-для-себя, ничто и входит в мир. Ничто, это негативное условие, содержащее в себе позитивные возможности, поскольку сознающее бытие есть сознание того, чего ему не хватает, чем оно могло бы быть, своих возможностей, своего возможного будущего. В нем все это схватывается вместе. У людей есть экзистенциальный выбор, полагает Сартр. Бытие-для-себя, утверждает он, желает не того, что оно есть: оно стремится к тому, что оно не есть. Только сознающее бытие обладает способностью отстраняться от мира и рефлексировать о нем, вводить этот разрыв, утверждать это ничто, постигать его, пытаться перепрыгнуть его посредством своего праксиса, посредством силы своего сознания, посредством магической власти воображения.

Этот «разрыв» между миром вещей ( thing-world ) и миром мысли ( thinking world ), между миром объектов и миром мыслящего разума постоянно находится под угрозой исчезновения в нашем построенном на принципе спектакля обществе. Как указывает Дебор (см. гл. 1), спектакулярный мир вещей колонизирует наши мозги своими вещественными образами и размывает это различие. Так что Жак Рансьер не прав, когда критикует Дебора: вести политику, направленную против спектакля, не означает романтизировать мир без разделения [этих двух аспектов], но наоборот, бороться за его сохранение. Ибо в этом промежутке, как указал Сартр, царит ничто, а ничто, сила сознания, постигающего себя как отделенное от мира вещей, дает возможности – возможности восполнить нехватку, творчески заполнить пустые пространства жизни. В этом разделении – в том, что я назвал «зона неустойчивости», – мы можем переизобрести свою субъективность, одновременно объективно создавая новый мир, новый материальный мир, новые физические и социальные структуры. Так в этом разрыве, в ничто, которое, как указал Сартр, существует в нашем мире, которое мы приносим в мир, мы можем приступить к определению сферы свободы, сферы магии.