Стив Фуллер - Постправда: Знание как борьба за власть

Мольтке черпал вдохновение в классической работе Карла фон Клаузевица начала XIX в. «О войне», которая известна своим определением войны как «продолжения политики другими средствами». Однако он вывел Клаузевица на новый уровень, усовершенствовав, насколько можно судить, искусство войны. Здесь стоит представить войну в качестве диалектического процесса. На первом этапе война является естественным продолжением повседневного конфликта, лишенным согласованных правил или целей, то есть он продолжается до тех пор, пока стороны не решат, что продолжать борьбу не в их интересах. Так, римский военачальник III в. до н.э. Фабий, известный как своими действиями против Ганнибала во время Пунических войн, так и по названию фабианского социалистического движения в Великобритании, попросту изматывал своих более сильных противников, заставляя их бороться на своей собственной территории, что позволяло его войскам выигрывать, применяя партизанские тактики. На втором этапе война, напротив, приобретает четкие стратегические цели, а также снабжается теми согласованными правилами действий, благодаря которым определение Клаузевица начинает казаться верным. Это и остается общепринятым «современным» пониманием войны, в котором заключение и нарушение договоров между государствами составляет официальную летопись геополитических отношений.

Однако Мольтке стремился превратить войну в предельный случай человеческого бытия, что характерно уже для третьего этапа диалектики. В полном согласии с Гегелем, этот третий этап возвращает элементы первого фабианского момента. Так, противник, хорошо определенный в структурированном конфликте, как он понимался Клаузевицем, задает еще и среду, в которой реализуются наши собственные цели, больше связанные с нашим собственным существованием. В этом отношении противник интериоризируется в качестве средства наших собственных целей. Грубо говоря, противники нужны, чтобы досконально понять, кто мы такие и что, следовательно, заслуживает защиты и развития. Борьба между капитализмом и социализмом времен холодной войны, которая вполне осознавала себя в качестве борьбы манихейской, доводит до предела это уравнивание жизни и войны, не обладающее никакой очевидной целью. Говоря конкретно, она была отмечена превращением армии в наиболее проактивного агента государства в том, что касалось ее отношения к науке и технологии.

Это более смелое стремление к созданию общей науки стратегического контроля заявило о себе изменением логики военных поставок: их стали планировать не из-за необходимости подготовки к ожидаемой в ближайшем будущем следующей версии Второй мировой войны, а на случай участия в по-настоящему новой Третьей мировой войне, отнесенной на неопределенное будущее. В этом отношении британский политэкономист Мэри Калдор [Kaldor, 1982] писала о развитии «барочного арсенала», для которого быстрая реакция и операции на расстоянии становятся самоцелью независимо от конкретной краткосрочной выгоды. Значение этого момента для междисциплинарности в том, что всякий раз, когда образцовый пример этого подхода – американское Управление перспективных исследований Министерства обороны ( DAPRA ) описывается как обитель «безумных ученых», их «безумие» обычно соотносится с отказом ученых принимать нормальные пространственно-временные параметры дисциплинарного исследования [Belfiore, 2009].

Чтобы лучше понять вопросы, рассматриваемые в данном разделе, надо вкратце вспомнить историю корпораций. До XIX в. юридическая категория корпорации как образования, независимого от государства и обладающего особым юридическом статусом, была закреплена за гражданскими, академическими и религиозными организациями. В этом отношении Королевское общество было даже большей корпорацией, чем акционерные компании, которые сегодня принято считать первыми инструментами капиталистической экспансии Британии XVII–XVIII вв. Эти компании в конечном счете зависели от милости монарха, выступавшего главным акционером, который в обычном случае был лично заинтересован в их делах. Однако во второй половине XIX в. прокатилась волна экономической либерализации, которая создала возможность увековечивания фирм по корпоративной модели, включающей ограниченную ответственность собственников и права на расширение, особенно когда последнее считалось совпадающим с общественным интересом. Таким образом, корпорации в современном смысле получили право минимизировать трансакционные издержки путем приобретения важных для их продукции цепочек поставок и каналов сбыта. Но не менее важно то, что корпорациям позволили открыто торговать долями собственности на рынке, особенно на фондовом, благодаря чему нормой стали не контролирующие ход дел «акционеры».

Однако, как показали Адольф Берли и Гарднер Минс [Berle, Means, 1932] в своей знаменитой работе «Современная корпорация и частная собственность», итоговым результатом этих перемен в корпоративном праве стал разрыв между собственностью и управлением, определивший направление того процесса, который привел к деконструкции самого понятия собственности. Рыночная демократизация собственников как «акционеров» привела к снижению корпоративной ответственности, которая была передана классу профессиональных менеджеров, чьи рабочие места зависели от получения все большей отдачи на инвестиции акционеров любыми средствами. Для нашего контекста важно то, что рискованные решения, принимаемые новым классом менеджеров, обычно оформлялись и легитимировались междисциплинарными исследователями, нанимаемыми фондами, которые финансировались самими этими крупными корпорациями. Однако во времена подъема коммунизма и фашизма этот момент остался незамеченным. Напротив, в «Современной корпорации и частной собственности» видели доказательство взаимодополняемости массовой демократии и авторитаризма, поскольку акционеры, казалось, не интересуются тем, что делают менеджеры, пока дивиденды растут. А к тому времени, когда менеджеры терпели провал, менять курс часто было слишком поздно, ведь это могло повлечь значительные убытки. Исторической кульминацией этого стала Великая депрессия. Именно в этой ситуации американский президент Франклин Делано Рузвельт расширил роль государства как действующего в общественных интересах регулятора делового мира. Рузвельт обратился к таким междисциплинарным исследователям, как корпоративный юрист Берли, чтобы создать «мозговой трест», который разработал бы законодательство, способное не допустить рискованное поведения со стороны корпораций в будущем.