Карл Зигмунд - Точное мышление в безумные времена. Венский кружок и крестовый поход за основаниями науки

Первые слова первой лекции Больцмана по философии отсылали к его знаменитому предшественнику Маху — и это была вовсе не формальная дань вежливости. Учтиво заметив, что «хвалить Маха — все равно что везти сову в Афины» [47] 47 Аналогичный смысл имеет пословица «ехать в Тулу со своим самоваром». (Прим. пер.) , Больцман тут же перешел прямо к делу: «Таким образом, я считаю, что лучше всего выражу свое уважение к Маху, если приложу все силы, чтобы развить его идеи с помощью своих собственных» [48] 48 Инаугурационная лекция Больцмана… .

Разумеется, в этой фразе слово «развить» в не особенно завуалированном виде означало разнести в пух и прах.

Больцман понимал, что все присутствующие ломают себе голову, почему он согласился взять на себя почетную обязанность читать философский курс Эрнста Маха, и сразу же перешел на диспут об атомах: «До сих пор я написал по философии всего одну-единственную заметку, да и то по чистой случайности. Как-то раз в конференц-зале Академии наук я вступил в жаркий спор с компанией академиков, в том числе с его честью надворным советником профессором Махом, о ценности теории атомов, и этот диспут весьма охотно подхватили физики. И вдруг при всех этих выдающихся мыслителях Мах бросил: «Я не верю в атомы». Эта реплика не шла у меня из головы» [49] 49 Ibid. .

Но хотя Мах и Больцман по вопросу о существовании атомов принадлежали к разным лагерям, их объединяло общее недоверие к метафизике. Больцман выражался без обиняков: «Когда я узнал, что мне предстоит углубленно заняться философией, меня одолели некоторые сомнения, однако философы, как видно, избавлены от них, когда вторгаются в науку… Я познакомился с философами уже давно и в то время не мог взять в толк, что они имеют в виду под своими высказываниями, а поэтому постарался расширить свои знания об основах философии». Для этого поединка Больцман предпочел не рапиру, а дубинку: «Чтобы сразу окунуться в глубочайшие глубины, я первым делом обратился к Гегелю — однако, увы и ах, что за пустую болтовню я обнаружил! Затем несчастливая звезда повела меня от Гегеля к Шопенгауэру…» [50] 50 Ibid.

Больцман читает лекции по философии

Шопенгауэр в то время был в Вене крайне популярен. Больцман бросился на него, словно бык на красную тряпку, и вызвал этим настоящий фурор. Совершенно очарованная венская публика рекой текла на его лекции, алчно предвкушая веселье и кровь. Но когда на дальнейших лекциях Больцман обратился к основам математики, аудитория тут же поредела. «Мои лекции по философии не имели ожидаемого успеха, — сокрушенно писал он. — Я рассказывал о теории множеств, о неевклидовой геометрии и тому подобном. Для моих слушателей это оказалось чересчур математично, и многие бросили ко мне ходить [51] 51 Письмо Больцмана Брентано, 24 декабря 1904. ». Впрочем, другого выхода Больцман не видел. «Математика для науки — что мозг для человека» [52] 52 Афоризмы Больцмана. См.: Fasol-Boltzmann, 1990. , — чеканно заметил он.

Однако не так-то просто понять, почему математика играет столь важную роль в физике. Ведь истинность математических утверждений не строится на чувственных данных. Как же примирить математику с радиально-эмпирическим мировоззрением Маха? «Нет ни одного уравнения, которое отражало бы то или иное явление с абсолютной точностью, — говорил Больцман. — Любое уравнение — это идеализация, которая подчеркивает общее и пренебрегает различиями, а следовательно, выходит за рамки опыта [53] 53 Entwicklung der Methoden der theoretischen Physik in neuerer Zeit. 1899, в Boltzmann.,1905. ».

И атомы, и дифференциальные уравнения — это абстрактные понятия, «выходящие за рамки опыта». Так что Эрнст Мах наверняка отнесся бы к ним с подозрением. Но Больцмана его страдания не трогали, поскольку он в гораздо большей степени был прагматиком — кстати, это новое слово, ставшее популярным лишь с началом двадцатого века. Представление Маха о науке как о «способе мыслить экономно» Больцмана тоже не убеждало. «Мы не спешим приписывать «рачительности мышления» изучение физической и химической природы звезд, движения небесных тел и расстояний между ними, не говоря уже об изобретении микроскопа и открытии причин наших болезней» [54] 54 Broda. 1995, р. 111. .

Перу Больцмана принадлежит лишь несколько философских сочинений, объединенных в основном в его «Основаниях натурфилософии» — Principien der Naturfilosofi (Больцман выбрал такое название в насмешку над популярным в те годы движением за реформу немецкой орфографии, которое в конечном счете ни к чему не привело: правильно было бы Naturphilosophie ). Заметки к курсу по Filosofi были опубликованы лишь через восемьдесят лет после смерти Больцмана, но читать их интересно и сейчас.

Идеи Больцмана выглядят на удивление современно — в частности, его интерес к анализу языка и теории эволюции. Больцман считал, что великие открытия Дарвина сделали традиционную философию достоянием прошлого и даже мечтал стать «Дарвином неживой материи». Он играл с идеей искривленного пространства больше чем за десять лет до теории относительности Эйнштейна. Его ученики сложили об этом милый, пусть и несколько неуклюжий стишок:

Tritt der gewöhnliche Mensch auf den Wurm, so wird er sich krummen;

Ludwig Boltzmann tritt auf; siehe, es krümmt sich der Raum [55] 55 Graf, Zartl, 1906. Со слов Карла Пржибрама. .

Наступишь ты на червяка — свернется тот;

А Больцман выступит — пространство он свернет!

Слушателям бросалось в глаза, как царственно держится Больцман на лекциях, но в глубине души он терзался неуверенностью в себе, а философия давалась ему с трудом. Несмотря на много резких слов в адрес философов, он не считал, что все проблемы метафизики уже решены. Он страдал от метафизики, как от неизлечимой болезни. «Похоже, метафизика непреодолимо притягательна для человеческого разума, и этот соблазн, несмотря на все наши тщетные попытки приподнять завесу, ничуть не утратил силы. Видимо, невозможно подавить врожденную тягу философствовать» [56] 56 Инаугурационная лекция Больцмана… .

Больцман прекрасно понимал, что привычка задавать вопросы, обычно считающаяся здоровой, может привести человека к одержимости бесплодными мнимыми проблемами, «как ребенок настолько привыкает сосать материнскую грудь, что в итоге вполне довольствуется пустышкой». Например, инстинктивная тяга всегда спрашивать, в чем причина, может довести до того, что мы спросим, какова причина закона причины и следствия. Это, безусловно, уже слишком, но кто скажет нам, где остановиться? Философия? Больцман очень хотел, чтобы так и было: «Какое определение философии чарует меня с такой непреодолимой силой? Меня вечно мучит пугающее чувство, которое давит на меня, словно страшный сон, чувство, что великие загадки — например, почему я существую, или почему существует весь мир, или почему мир именно такой, а не другой — навсегда останутся без ответа, что решить их невозможно. Если какая-то отрасль науки сумеет ответить на эти загадки, с моей точки зрения, она станет величайшей из всех, а следовательно, подлинной царицей наук; и так я называю философию» [57] 57 Über eine These Schopenhauers, 1904, в: Boltzmann, 1905. .