Карл Зигмунд - Точное мышление в безумные времена. Венский кружок и крестовый поход за основаниями науки

Особенно провокационным был роман Беттауэра «Город без евреев» ( Stadt ohne Juden ). Фабула романа такова: австрийский канцлер, правящий железной рукой, в котором легко узнать Игнаца Зейпеля, католического священника, принимает решение, что все евреи должны покинуть Вену. Он восхищается гениальностью их расы, однако, как садовник может любоваться переливчатыми крылышками жуков, но вынужден прогнать их со своих клумб, так и он, канцлер, считает себя обязанным защитить свой народ, изгнав евреев из Австрии. Просто они слишком умные, вот и все. Все евреи эмигрируют — и вскоре лопаются все банки, город впадает в страшную нищету, причем не только материальную, но и интеллектуальную, однако скудоумие все же не доходит до того, чтобы в финале не передумать. Евреям разрешено вернуться — и вмиг в Вену рекой льются и деньги, и таланты. Кто бы мог подумать?!

Обложка романа Беттауэра «Город без евреев»

Кроме того, Беттауэр издавал журнал «Он и она: ежедневный журнал о культуре быта и эротике» ( Er und Sie: Wochenschrift für Lebenskultur und Erotik ). Католическая пресса предсказуемо ярилась: это же чистая порнография! Что касается издателя — что ж, это «настоящее животное, извращенец, вылезший прямиком из выгребной ямы». Хуже Артура Шницлера, право слово! А антисемиты, само собой, почуяли обычную для евреев любовь к грязи и непристойности.

И вот в марте 1925 года молодой человек по имени Отто Ротшток, бывший нацист, по роду занятий зубной техник, пришел к Беттауэру в редакцию, запер за собой дверь и несколькими выстрелами убил писателя. После чего спокойно дождался ареста и сдался без сопротивления.

Газеты правого крыла корчились в судорогах. Все были согласны, что убийство есть убийство или что-то в этом роде. Однако жертва — этот Беттауэр — он же сам напросился. Своими гнусностями, своими возмутительными романами он вел австрийскую молодежь по опасному пути. Неудивительно, что жизнь его закончилась так кроваво! Ведь сам Беттауэр совершал свои омерзительные преступления в открытую. Сотни тысяч порядочных граждан клеймили их — и к чему это привело? Ни к чему! Праведный гнев порядочных граждан обернулся беспомощностью и смирением, когда стало ясно, что полиция и суд — марионетки коммунистов и евреев и ничего предпринимать не собираются. А тогда вполне понятно, как юный идеалист с чистой душой, отчаявшись взирать на этот бурный поток похоти и порнографии, решил взять на себя эту миссию и свершить правосудие самостоятельно. Ведь этот стыд и позор и так продолжался слишком долго при всеобщем попустительстве.

Защитником Ротштока в суде был некто Вальтер Риль, по воле случая еще и лидер Немецкой национал-социалистической рабочей партии (не той, которая поддерживала Гитлера, по крайней мере пока). Риль мог похвастаться, причем с полным правом, тем, что поднял флаг со свастикой еще в 1907 году. Этот выскочка по имени Гитлер попросту украл у него идею — и по какой-то непонятной причине всем все равно!

Присяжные по делу Беттауэра выслушали доводы Риля. Преступление было, несомненно, актом убийства, но преступник был признан невменяемым — non compos mentis ; а довел его разум до такого состояния не кто-нибудь, а сама жертва — сам Беттауэр. Поэтому убийцу отправили в психиатрическую лечебницу. Прошло полтора года, и Ротшток снова стал свободным человеком. Он переехал в Ганновер, снова вступил в Национально-социалистическую рабочую партию (на сей раз в партию Гитлера), а потом благополучно работал стоматологом до середины семидесятых.

По воле судьбы и роман Беттауэра об изгнании евреев, и его убийство сверхъестественным образом предсказывают дальнейшую судьбу Венского кружка.

В Вене появилось новое расхожее выражение «Ротштока на них нет!»: на всякие скандальные деяния, вызвавшие возмущение общества, рано или поздно найдется какой-нибудь мятежный дух, взыскующий справедливости, который положит конец безобразию меткой пулей. И постепенно крепла уверенность, что в конечном счете политическая напряженность может разрешиться только насилием.

Летом 1927 года напряженность и правда обернулась страшным взрывом. Присяжные оправдали нескольких бывших военных, которые в начале очередной демонстрации застрелили безоружного мужчину и ребенка. Когда огласили вердикт, по улицам Вены прокатилась волна страшных беспорядков. Дворец правосудия, главный суд города, подожгли. Обуздать толпу не сумели ни полиция, ни социал-демократы из Ратуши. Тот судьбоносный день унес более восьмидесяти жизней.

Однако наутро снова стало тихо. Но то была зловещая тишина. Австрия катилась навстречу гражданской войне. Правда, поначалу война оставалась холодной.

Ареной едва ли не самых яростных политических распрей стал Венский университет. Подавляющее большинство придерживалось националистических взглядов, то есть принадлежало к правому крылу. Лишь несколько профессоров во главе с Гансом Ганом открыто объявили о своих симпатиях к социал-демократам. Настали времена, когда филистеры стали гораздо левее вольнодумцев-студиозусов.

Многие сотрудники были сторонниками планов по недопущению в университет евреев-профессоров и студентов. Они требовали введения numerus clausus («закрытое число», что-то вроде квоты) — то есть верхней границы, скажем, в десять процентов. В частности, такие меры всячески приветствовал австрийский канцлер Зейпель, который называл их антисемитизм «самозащитой». В 1930 году ректор Венцеслаус Глейспах, нацист, ввел правила, согласно которым студенты распределялись по «языку и происхождению», что de facto накладывало ограничения на прием евреев.

Конституционный суд Австрии счел такое решение незаконным, но на националистические круги это не произвело ни малейшего впечатления: ведь конституцию написал еврей Ганс Кельзен, так что решение суда — полная чушь. В университете начались жестокие беспорядки.

Так называемый Союз германских студентов публиковал черные списки неблагонадежных преподавателей. В эти списки вместе с Гансом Кельзеном и Зигмундом Фрейдом попал и Мориц Шлик. Эти «чудовища» стали так называемыми Ungeraden — «нежелательными элементами»: так обозначали всех, кого подозревали в марксистских склонностях или в еврейском происхождении. К Морицу Шлику не подходили оба критерия, но его сочли виновным по ассоциации. Лекции «нежелательных» бойкотировали, ни на какие должности их не назначали. Такого бешеного антисемитизма не знала даже двойная k.k.- монархия. Уже тогда социолог Макс Вебер написал, что избирать сейчас научную карьеру — это «безумная игра», ein wilder Hasard . Что касается евреев, добавлял он, надо честно сказать им: оставьте всякую надежду. Уже одно то, что многим из них удалось добиться успеха, несмотря на ожесточенный антисемитизм, становилось поводом для создания конспирологических теорий [259] 259 Weber, 1919. .