Фридрих Ницше - О власти

Партия войны, с равной принципиальностью и строгостью действующая как по отношению к себе, так и в противоположном направлении.

749. Европейским правителям и правду стоило бы подумать, смогут ли они обойтись без нашей поддержки. Мы, аморалисты, мы сегодня единственная сила, которая не нуждается в союзниках, чтобы прийти к победе: тем самым мы безусловно сильнейшие из сильных. Нам даже ложь не потребуется: какая еще сила могла бы себе такое позволить? На нашей стороне великий соблазн, быть может, сильнейший из всех, какие есть на свете – соблазн истины… Истины? Да кто же это вложил мне в уста такое слово? Но я без колебаний беру его обратно; я это гордое слово с презрением отвергну: нет, даже она нам не нужна, даже и без истины мы все равно придем к победе и могуществу. Волшебство, которое на нашей стороне, то око Венеры, что околдовывает и ослепляет даже противников наших, – это магия крайности, соблазн доходить во всем до последнего предела: мы, аморалисты – мы сами суть этот предел…

750. Трухлявые господствующие сословия испортили образ повелителя. «Государство», осуществляющее себя в форме суда, – это трусость, ибо нет великого человека, который мог бы послужить мерилом. – Под конец всеобщая хилость будет столь велика, что перед всякой силой воли, еще способной отдавать приказы, люди будут падать ниц.

751. «Воля к власти» будет в демократический век столь ненавистна, что вся психология ее будет казаться направленной на измельчание и оклеветание… Тип великого честолюбца? Должно быть, Наполеон! И Цезарь! И Александр!.. Как будто не они как раз были величайшими из мужей, презревших честь!..

Вот и Гельвеций обстоятельно внушает нам мысль, что люди, дескать, стремятся к власти, дабы иметь наслаждения, доступные властителю: то есть он понимает это стремление к власти как волю к наслаждению, как гедонизм…

752. «Право, мудрость, дар руководства принадлежит немногим» – или «многим»: в зависимости от того, как чувствует народ, какой из двух этих принципов предпочитает, существует либо олигархическое правление, либо демократическое.

Самодержавие воплощает веру в Одного правителя, стоящего над всеми, – в вождя, спасителя, полубога.

Аристократия воплощает веру в элитное человечество и высшую касту.

Демократия воплощает неверие в великих людей и элитное сословие: «Каждый равен каждому». «В сущности мы все скопом своекорыстные скоты и чернь».

753. Я питаю неприязнь к:

1. социализму, ибо он погружен в наивные грезы об «истине, добре и красоте» и о равных правах; да и анархизм, только на более жестокий лад, стремится к тому же идеалу;

2. к парламентаризму и газетчине, ибо это средства, при помощи которых стадное животное делает себя господином и чуть ли не Господом.

754. Вооружать народ – это в конечном счете всегда вооружать чернь.

755. Как же смешны мне социалисты с их напыщенной верой в «доброго человека», которой притаился чуть ли не за каждым кустом, – нужно только весь прежний «порядок» отменить и дать волю всем «естественным наклонностям».

Впрочем, точно так же смешна и противоположная партия, ибо она не признает в законе – насилия, в авторитете любого рода – суровости и эгоизма. «Я и мой род», мы хотим господствовать и выжить: кто вырождается, тот будет вытолкнут или уничтожен, – таков основной инстинкт всякого древнего законодательства.

Представление о высшем роде людей еще более ненавистно, чем представление о монархе. Антиаристократизм – этот просто использует ненависть к монархам как маску.

756. Какие же предательницы все партии! – Они выставляют на всеобщее обозрение те качества своих вождей, которые те сами, должно быть, с величайшим искусством держали под спудом.

757. Современный социализм хочет создать светскую разновидность иезуитства: каждый есть абсолютный инструмент. Но ведь цель до сих пор не найдена. Тогда ради чего!

758. Рабство в наше время: варварство! Тогда где же те, на кого они работают? Однако не следует всегда ожидать одновременности существования двух дополняющих друг друга каст.

Польза и удовольствие как высшие ценности – это рабские теории жизни. «Благословение труда» – это прославление труда ради него самого. – Неспособность к otium [186] Праздности ( лат .). .

759. Нет никакого права ни на существование, ни на труд, ни тем более на «счастье»: отдельный человек в этом смысле ничем не отличается от самого презренного червя.

760. О массах надо думать столь же бесцеремонно, как сама природа: они нужны для сохранения вида.

765. На нужду масс взирать с грустной иронией: они хотят того, что мы просто можем – какая жалость!

762. Европейская демократия в наименьшей мере есть высвобождение сил. Она прежде всего высвобождение леностей, усталостей, слабостей.

763. О будущем рабочего. Рабочие должны научиться воспринимать жизнь, как солдаты. Вознаграждение, жалованье – но ни в коем случае не оплата! Никакой зависимости между мерой труда и выплатой денег! Вместо этого приставить индивидуума, в зависимости от его склада и разновидности, к такой работе, чтобы он достиг высшего, на что он способен.

764. Когда-нибудь рабочие станут жить, как нынешние буржуа; но над ними, отличаясь от них аскетическим отсутствием потребностей, как некая высшая каста: то есть бедней и проще, но во владении властью.

Для более низких людей действуют обратные критерии ценностей; тут главная задача в том, чтобы насадить в них «добродетели». Беспрекословность приказа; страшные меры принуждения; вырвать их из легкой жизни. Всем прочим дозволено подчиняться: а уж их тщеславие само потребует, чтобы подчиненность эта выглядела зависимостью не от великих людей, а от «принципов».

765.

«ИЗБАВЛЕНИЕ ОТ ВСЯЧЕСКОЙ ВИНЫ»

Принято говорить о «глубокой несправедливости» социального пакта: как если бы тот факт, что один человек рождается в благоприятных обстоятельствах, другой же в неблагоприятных, изначально был несправедливостью; или, еще того пуще, что один человек рождается с одними свойствами, другой же с другими. Наиболее откровенные из этих противников общества утверждают: «Мы сами со всеми нашими скверными, болезненными, преступными свойствами, которые мы в себе признаем, суть лишь неизбежное следствие общественного угнетения слабых сильными»; ответственность за свой характер они перелагают на господствующие сословия. И грозятся, гневаются, проклинают; пылают добродетелью от возмущения, – дескать, скверным человеком, канальей не станешь просто так, сам по себе… Эта манера, это новшество наших последних десятилетий, величает себя, как я слышал, еще и пессимизмом, а именно пессимизмом негодования. Тут делается притязание править историей, лишить историю фатальности ее, разглядеть за ее спиной – ответственность, а в ней самой – виновных. Ибо в этом-то все и дело: виновные нужны. Люди не преуспевшие, декаденты всех мастей негодуют против себя и нуждаются в жертвах, чтобы не утолять свою неистовую жажду уничтожения за счет себя же (что само по себе, возможно, и имело бы некоторый резон). Для этого им потребна видимость права, то есть теория, при помощи которой они могли бы свалить сам факт своего существования, своего так-и-всяк-бытия на некоего козла отпущения. Этим козлом отпущения может оказаться и бог – в России нет недостатка в таких атеистах из мстительности – или общественное устройство, или воспитание и образование, или евреи, или знать или вообще любые преуспевшие люди. «Это преступно – рождаться при благоприятных обстоятельствах: тем самым ты обделяешь и оттираешь других, обрекая их на порок или, страшно даже выговорить, на труд… Как же мне тогда не быть мерзким! Но с этим надо что-то делать, иначе мне этого просто не вынести!»… Короче, этот пессимизм негодования выдумывает ответственных, дабы подарить себе приятное чувство – чувство мести. Которое «слаще меда», как говаривал еще старец Гомер.