Фридрих Ницше - О власти

735. Есть хилые, предрасположенные к болезням натуры, так называемые идеалисты, способные в жизни своей возвыситься только до преступления, cru, vert [177] Грубого, пошлого ( франц .). : это великое оправдание их мелкого и блеклого существования, расплата за годы малодушия и лживости; по меньшей мере хоть мгновение силы – от которого они затем и погибают.

736. В нашем цивилизованном мире мы знаем почти исключительно и только убогого преступника, затравленного проклятьями и презрением общества, неуверенного в себе, зачастую преуменьшающего и даже отрицающего свое злодеяние, короче – мы знаем неудавшийся тип преступника; и до чего же претит нам мысль, что все великие люди были преступниками (только с истинным размахом и уж никак не жалкими), что величие неотъемлемо от преступления (именно об этом глаголет нам опыт авгуров и всех тех, кто спускался в самые глубинные недра великих душ). Жизнь вне закона, в статусе «вольной птицы» [178] В Средние века «вольностью птицы» именовалось существование человека, объявленного вне закона, такого человека вправе был убить каждый. , свободным от обычая, совести, долга – всякий великий человек ведает эту подстерегающую его опасность. Но он и хочет ее: он хочет великой цели, а значит, и средств к ней.

737. Времена, когда людьми правят посредством наград и наказаний, имеют в виду низкую, еще очень примитивную человеческую разновидность: это как с детьми…

Внутри нашей поздней культуры есть нечто, что полностью упразднило смысл награды и наказания, – это фатализм и вырождение.

Действительное определение людских действий и поступков видами на награду и наказание предполагает молодые, сильные, энергичные расы… В старых же расах импульсы столь неодолимы, что одно лишь представление совершенно бессильно…

Неспособность оказать сопротивление малейшему импульсу там, где дан раздражитель, – наоборот, ощущение, что ты должен этому импульсу последовать, – эта крайняя возбудимость декадентов начисто лишает смысла все подобные системы наказания и исправления.

Понятие «исправление» зиждется на предпосылке нормального и сильного человека, отдельный поступок или проступок которого может быть как-то заглажен, чтобы этого человека не потерять, не иметь его своим врагом…

738. Воздействие запрета. – Всякая власть, которая запрещает, которая умеет вызвать страх в том, кому она что-то запрещает, – порождает «нечистую совесть» (то есть вызывает вожделения к чему-то с одновременным осознанием опасности их удовлетворения, с понуждением к скрытности, к лазейке, к украдке). Всякий запрет портит характер тому, кто подчиняется запрету не по своей охоте, а только по принуждению.

739. «Награда и наказание». – Они живут вместе, вместе и приходят в упадок. Сегодня никто не желает награды, не желает ни за кем признавать и права наказывать…

Установилось нечто вроде военного положения: каждый чего-то хочет, каждый имеет своего противника, и, вероятно, разумнее всего добиваешься своей цели, если удается договориться, – если заключаешь договор.

Истинно современным обществом было бы такое, в котором каждый по отдельности заключил бы свой «договор»: а уж преступник – этот тот, кто договор преступил… Вот это была бы ясность. Но уж тогда анархистов и иных принципиальных противников общественной формации никто внутри той же самой формации терпеть бы не стал…

740. Преступление следует отнести к понятию «бунт против общественного порядка». При этом бунтаря не карают, его подавляют. Пусть этот бунтарь может оказаться жалким и презренным человеком – сам бунт его ни в коем случае не достоин презрения; а уж быть бунтарем относительно нашей формы общества нисколько не зазорно и ценность человека не роняет. Бывают случаи, когда такого бунтаря надо бы даже чтить, если он чует в нашем обществе нечто, против чего необходима война, – и пробуждает нас от дремы.

А тем, что преступник совершает нечто единичное против кого-то единичного, еще вовсе не опровергается, что он всем инстинктом своим находится в состоянии войны против всего уклада жизни: его деяние – это просто симптом.

Следовало бы понятие наказания свести к понятию: подавление бунта, превентивные меры по усмирению бунтовщиков (частичное или полное тюремное заключение). Но не следует посредством наказания выражать презрение: преступник – это по крайней мере человек, который рискует своей жизнью, честью, свободой – то есть человек мужественный. Не следует также понимать наказание как искупление или как расплату, словно между виной и наказанием возможны отношения обмена, – наказание не очищает, ибо преступление не пачкает.

Не следует закрывать перед преступником возможность установить свой мир с обществом – при условии, что он не принадлежит к преступному миру, к породе преступников. В последнем случае ему следует объявить войну еще прежде, чем он успел предпринять хоть что-то враждебное (и первая операция, которой его следует подвергнуть, как только он окажется в руках властей, – это кастрация).

Не следует ставить преступнику в укор ни его дурные манеры, ни низкий уровень его интеллекта. Нет ничего необычного в том, что преступник сам себя не понимает: в особенности его бунтующий инстинкт, мстительное коварство declasse [179] Деклассированного ( фр .). зачастую не доходят до его сознания, faute de lecture [180] Вследствие недостаточной начитанности ( фр .). ; нет ничего необычного в том, что под впечатлением страха и неудачи он готов свое деяние клеймить и бесчестить; вовсе не говоря уж о тех случаях, когда, говоря языком психологии, преступник, следуя неясному для себя зову, посредством сопутствующего преступления сообщает своему злодеянию подложный мотив (например, совершая еще и ограбление, хотя звала-то его кровь…).

Поостережемся же судить о ценности человека по одному-единственному его деянию. Об этом еще Наполеон предупреждал. А особенно показательны в этом отношении так называемые горельефные, особо тяжкие преступления. Ну, а то, что мы с вами не имеем на совести ни одного убийства – о чем это говорит? Лишь о том, что нам для этого недостало двух-трех благоприятных обстоятельств. А соверши мы их – что знаменовало бы это в нашей человеческой ценности? Вообще-то нас скорее бы начали презирать, если бы в нас нельзя было предположить способность при известных обстоятельствах убить человека. Ведь почти во всех преступлениях выражаются и такие свойства, без которых не обойтись мужчине. И вовсе не так уж не прав Достоевский, когда говорит об обитателях сибирских каторжных тюрем, что они составляют наиболее сильную и ценную часть русского народа. Так что если у нас преступник напоминает чахлое, недокормленное растение, то это только не делает чести нашим общественным отношениям; во времена Ренессанса преступник процветал и даже на свой лад украшал себя доблестями, – правда, то были доблести ренессансного размаха, virtu [181] Превосходные качества, талант, дарование, доблесть и т. п. ( лат .). , добродетели, очищенные от морали.