Джон Милль - О подчинении женщины

Следовательно, уж никак не по отношению к этой стороне предмета может быть предложен вопрос: чего ради , cui bono? Пусть утверждают, что зло все-таки перевесит добро, – самого добра здесь отвергать невозможно. Но не в таком свете представляется более обширный вопрос о снятии с женщин всяких стесняющих запретов, куда относится признание их равенства с мужчинами во всем, что принадлежит к праву гражданства, открытие для них всех честных занятий и воспитание, служащее подготовкой к этим занятиям. Есть много людей, которых не убедишь тем, что неравноправность не имеет никакого справедливого или законного основания: им нужно еще растолковать, какую именно пользу доставит устранение этой неравноправности. Да, во-первых, польза уже та, что наиболее всеобщие и коренные из человеческих отношений будут управляться правдою, а но кривдою. В глазах всякого, умеющего придавать моральный смысл словам, простое констатирование этой истины уже достаточно разъясняет дело, и всякое многоглаголивое толкование едва ли может сделать его убедительнее. Все себялюбивые наклонности, существующие в человечестве, как самообожание, несправедливая заносчивость, проистекают и извлекают свою главнейшую жизненную силу из современных отношений между мужчинами и женщинами. Какой-нибудь молокосос может быть самым пустым и пошлым или самым невежественным и безмозглым в среде человечества, и посмотрите, как он подрастает с тем убеждением, что без всяких своих заслуг и трудов, только благодаря тому, что его родили мужчиной, он имеет право стать выше всей половины человеческой расы, включая, может быть, и тех лиц, действительное над собою превосходство которых ему приходится испытывать на себе каждый день, каждый час! Но если бы даже во всем своем поведении он привык повиноваться руководству женщины, все-таки (будь он набитый дурак) женщина думает, что не может быть равною с ним по суждениям и способностям; если же он не глуп – выходит хуже: он видит ее превосходство над собою и думает, что, несмотря на то, он имеет право командовать, тогда как она должна повиноваться. Какое же действие может произвести подобный урок на его характер? Люди образованных классов очень часто не знают, как глубоко западает он в умы огромного большинства мужчин между воспитанными и, по своим чувствам, порядочными людьми, неравенство прячется как можно далее от дневного света, в особенности же замаскировывается от детей. Мальчиков заставляют так же повиноваться матери, как и отцу; им не позволяют верховодничать над сестрами, которых не только ни в чем не унижают пред ними, но поступают даже наоборот: рыцарское обхождение выставляется как можно казистее, тогда как на заднем плане девочек ждет уготованное для них рабство. Таким образом в среде высших классов хорошо воспитанные юноши избавляются в течение ранних лет от вредных влияний и принимают их на себя уже в ту пору возмужалости, когда становятся лицом к лицу с действительно существующими фактами. Такие люди не понимают, как рано мальчик, воспитываемый иначе, задается мыслью о своем природном превосходстве над девочкой, как мысль эта растет вместе с его ростом, крепнет вместе с его силой, как она прививается от одного мальчугана к другому, как рано юноша воображает себя выше матери, которую удостаивает снисходительности, но не истинного уважения, наконец, с каким султанским самодовольством он глядит свысока в особенности на ту женщину, которую благоволит соделать спутницей своей жизни.

Разве это не должно извратить весь порядок человеческого существования, в индивидуальном и общественном смысле? Ведь это совершенно сходно со спесивым чувством дворянина, воображающего себя целой головой выше других именно потому, что он явился на свет благородным.

Отношение между мужем и женой очень сходно с расстоянием, отдалявшим ленного господина от его вассала, с тою только разницею, что вассал никогда не принуждался к такому безграничному повиновению, на какое обречена замужняя женщина. Но как бы подчинение ни действовало на характер вассала в дурную и хорошую сторону, можно ли не видеть, что для господина влияние это главнейшим образом вело к худу? При этом было все равно, видел ли он действительное превосходство своих вассалов над собою или чувствовал, что ему позволили командовать над людьми, которые были ничем не хуже его, не ради каких-либо его заслуг и трудов, а только в силу того, что он, как выражается фигаро, побеспокоился родиться. Самообожание восточного деспота или феодального барона совершенно гармонирует с самообожанием человека-самца. Люди, взлелеянные при своем подрастании незаслуженными отличиями, невольно строят на них свою гордыню. Только очень немногие – и притом из наилучшего разбора людей – умеют соединять скромность с привилегиями, приобретенными вследствие заслуг или, как чувствуют они сами, превышающими меру заслуг. Остальные смертные проникаются спесью, и притом спесью наихудшего сорта, которая опирается на случайные преимущества, а не на собственное достоинство человека. Особенно же худо бывает, когда чувство превосходства над целою массою другого пола соединяется с личною командою над одним существом из этой половины.

Допустим, что положение это может служить школою добросовестной и сердечной снисходительности для тех людей, в характере которых добросовестность и мягкосердие составляют наиболее выдающиеся черты; но зато для людей иного накала это будет правильно организованной академией или гимназией, воспитывающей в них кичливость и надменную грубость. Если в обращении с другими равными им людьми пороки эти и обуздываются неизбежностью отпора, то тем бесцеремоннее проявляются они по отношению к тем лицам, которые по своему положению обязаны их сносить, и очень часто подобные господа вымещают на несчастной жене невольное стеснение, к какому обязывают их все другие отношения.

Итак, когда домашнее существование строится на отношениях, совершенно противоречащих главнейшим принципам социальной справедливости, то и воспитание, по самой природе человека, производит на его чувства такое плачевное, извращающее влияние, что при нашем настоящем опыте никакие усилия воображения не могут представить нам, какого добра мы можем ожидать от устранения этой нелепости. Как бы воспитание и цивилизация ни старались о том, чтобы освободить человеческий характер от влияния закона силы и заменить их влияниями справедливости, все это останется на поверхности до тех пор, пока неприятель не будет атакован в самой цитадели. Современное движение в области морали и политики задалось тем принципом, что только одни поступки дают право на уважение, что люди могут требовать почтительного обхождения не в силу того, кто они, а что они делают, наконец (и это всего важнее), что только заслуги, а не рождение, дают исключительное право на власть и господство.