Джон Милль - О подчинении женщины

Часто однако ж случается, что тот или другой человек, не слишком тщательно и обширно изучавший мысли других об известном предмете, вследствие природной проницательности, приходит сам к счастливым заключениям, которые может только передать бездоказательно. Такие верно угаданные мысли, в их созревшем состоянии, могут быть важным подспорьем к знанию; но даже и в этом случае судить о них невозможно до тех пор, пока другой, вооруженный добытыми прежде сведениями, не возьмет эти мысли в свое распоряжение, не проверит их, не сообщит им научной или практической формы, чтобы таким образом указать им их настоящее место в ряду уже существующих истин философии или науки. Можно не сомневаться, что подобные счастливые мысли навертываются женщинам. Нет, они целыми сотнями осаждают женский интеллект. Но дело-то в том, что они бесплодно пропадают в большинстве случаев за неимением мужа или друга с запасом других сведений, которые бы помогли женскому интеллекту верно оценить угаданные мысли и предложить их людскому свету. Но даже когда они оповещены, все-таки обыкновенно идеи эти, по внешности, принадлежат ему, а не настоящему автору. Сколько между самыми оригинальными мыслями писателей-мужчин можно найти таких, которые, по праву преемства, принадлежат женщинам и были только ими проверены и подвергнуты обработке. Очень большой процент, если только я могу судить по своему собственному опыту.

Переходя от чисто теоретических соображений к литературе, в тесном смысле, к изящным искусствам, мы встречаемся с очевидной причиной, почему женская литература, по общему тону и в главных чертах, является подражанием мужской деятельности. Почему римская литература, в чем единогласно уверяют критики, не была оригинальна, но известна, как подражание греческой? Да просто потому, что греки работали ранее. Если бы женщины жили врозь от мужчин, в совершенно отдельной стране, тогда они создали бы свою самостоятельную литературу, а теперь они об этом и не заботились, потому что застали уже довольно развитую, готовую литературу. Если бы древняя образованность продолжалась без перерыва или если бы возрождение наук случилось до постройки готических храмов, то они никогда и не были бы построены. Мы видим, что во Франции и Италии подражание древней классической литературе приостановило самобытное развитие даже после того, как оно уже началось.

Все пишущие женщины – ученицы великих писателей-мужчин. Ранние попытки художника, будь он сам Рафаэль, по стилю совершенно неразлучны от картин его наставника. Даже в первых произведениях Моцарта напрасно бы мы стали искать его могучей самобытности. Что годы для даровитого человека, то поколения для массы. Если женская литература, по сравнению с мужской, предназначена иметь совершенно иной коллективный характер, обусловливаемый различием естественных стремлений, то прошло еще очень мало времени для того, чтобы она успела эмансипироваться от влияния принятых образцов и руководиться своими собственными мотивами. Но я полагаю, что ничто не доказывает, чтобы женщины были движимы какими-нибудь общими естественными побуждениями, отличающими женский гений от мужского. Каждый автор между ними имеет свои индивидуальные стремления, все еще подавляемые теперь влиянием примера и предшествующего направления. Если же это действительно так, то пройдут еще многие поколения прежде, чем их индивидуальная самобытность будет достаточно развита для того, чтобы противиться указанному влиянию.

В так называемых изящных искусствах (в их собственном, тесном смысле) женская не-оригинальность и неумелость, по-видимому, наиболее бросаются в глаза. Общественное мнение не только не запрещает женщинам этих занятий, но скорее поощряет их, и воспитание в богатых классах мало того что не пренебрегает этой областью, но даже с особенной любовью поглощается ею; а между тем по этой части женщины еще далее отстают от блестящего мужского прогресса, чем во многих других отношениях. Однако эта отсталость весьма легко объясняется простым фактом, особенно справедливым в применении к изящным искусствам вообще, – именно неизмеримым превосходством настоящих знатоков дела над любителями. В образованных классах женщин почти всегда обучают той или другой области изящных искусств, но вовсе не для того, чтобы они могли добывать средства к существованию этой профессией или благодаря ей достигать общественной известности. Женщины-артистки – все любительницы. Самые исключения в этом случае только подтверждают истину общего замечания. Женщин учат музыке, но только для ее исполнения, а не для музыкальной композиции. Сообразно с этим, если мужчины в музыке и берут верх над женщинами, то именно только как композиторы. Только одному сценическому искусству женщины – до некоторой степени – посвящают себя как избранной профессии, как специальному занятию всей жизни. И в этом отношения они, как признано всеми, стоят совершенно наравне с мужчинами, если только не выше их. Чтобы не нарушить справедливости, нужно сравнивать произведения женщин в какой бы то ни было отрасли искусства с успехами тех мужчин, которые не делают из этого занятия свою настоящую профессию – например, по части музыкальной композиции женщины ознаменовали себя такими же успехами, как и дилетанты-мужчины. В наше время очень немногие женщины избирают своей специальностью живопись, но эти немногие начинают обнаруживать такой талант, какого мы только могли от них ожидать. В течение последних веков даже мужчины-художники не стяжали особенно блестящей славы (не во гнев будь сказано мистеру Рёскину), и мы дождемся этого от них очень не скоро. Если прежние художники стоят неизмеримо выше новейших, то причина этого явления заключается в том, что прежде искусству посвящали себя люди высшего умственного разбора. Итальянские художники четырнадцатого и пятнадцатого веков были самые просвещенные люди своего времени. Величайшие из них, подобно даровитым деятелям Греции, достигли энциклопедического умственного и научного развития. Но в их время изящные искусства, по понятиям и взглядам общества, причислялись к самым возвышенным предметам, в которых человек может совершенствоваться. Они делали людей друзьями монархов, приравнивали художников к самой блестящей знати – словом, доставляли то, что теперь достается только политическими или военными подвигами. В наше время люди подобных достоинств находят более важные специальности, чем живопись, для приобретения славы и положения в современном свете, и только по временам искусству отдается какой-нибудь Рейнольдс или Тёрнер (об относительном положении которых между великими талантами я вовсе решать не намерен). Совсем иной характер представляет музыка. Она не требует такого же развития умственной силы, но, по-видимому, более зависит от природного дарования, и, следовательно, нас может удивлять то обстоятельство, что между великими композиторами не было ни одной женщины. Но для великих произведений музыкального творчества это природное призвание также нуждается в научной обработке и в специальном занятии искусством. Единственные страны, бывшие отечеством первоклассных композиторов даже мужского пола, – это Германия и Италия, то есть те именно страны, где женщины как в общем, так и в специальном образовании остаются гораздо далее позади, чем во Франции и Англии, потому что, говоря без всякого преувеличения, воспитываются чрезвычайно скудно и не удостаиваются развития никакой из высших способностей ума. В тех странах мужчины, ознакомившиеся с законами музыкальной композиции, насчитываются сотнями или, еще вероятнее, тысячами, тогда как женщины едва только десятками, и здесь также мы не можем с достаточным основанием насчитывать и одной вполне талантливой женщины на пятьдесят таких мужчин, тогда как три последние столетия не произвели ни в Германии, ни в Италии даже пятидесяти гениальных композиторов.