Вадим Руднев - Божественный Людвиг. Витгенштейн: Формы жизни

Одним из любимых выражений Витгенштейна было «Оставь эту чертову штуку, как есть!» (Leave a bloody thing alone! Несомненно это из общего лексикона с Гилбертом Патиссоном. — В. Р.). Он произносил эту фразу очень выразительно, с подчеркнутой торжественностью в голосе. Она приблизительно означала, что эта самая «штука» в порядке и не надо стараться ее исправить.

Когда однажды у нас перестал работать слив, Витгенштейн проявил самый живой интерес, помогая мне починить туалетный бачок. Он был явно неравнодушен к техническим проблемам. Когда бачок был починен, я предложил сделать еще одно приспособление, но Витгенштейн остановил меня словами: «Оставь эту чертову штуку как есть!» В Тринити-колледже Витгенштейн как-то брал меня с собой, чтобы взглянуть на один хорошо работающий туалет и изучить его конструкцию, и сейчас он весьма неодобрительно отзывался о конструкции нашего. Он всегда очень высоко ценил хорошую работу, и высказывал настоящее моральное осуждение в адрес плохой. Ему было приятно думать, что могут быть мастера, которые стремятся довести свою работу до совершенства по одной единственной причине: просто потому, что так должно быть [Малкольм 1993:84–85].

Но Витгенштейн не только поедал хлеб с сыром и чинил бачки. Они читали вместе вслух одно из основополагающих произведений Готлоба Фреге «Смысл и денотат». Витгенштейн встречался и вел дискуссии с философами, которые преподавали в Корнелльском университете. Так что и в интеллектуальном смысле поездка была насыщенной.

Однако под конец Витгенштейн стал хуже себя чувствовать, настроение у него стало портиться, что он вымещал на окружающих. Малкольм:

В то лето погода была очень жаркой и в комнате Витгенштейна на третьем этаже часто было душно. Он однажды сказал, что проволочная сетка на окнах препятствует свободному движению воздуха, и спросил, почему ее нельзя убрать. Я ответил, что если это сделать, то в комнате будет много насекомых, что еще хуже, чем жара. Витгенштейн усомнился. Он заметил, что в Англии и Европе на окнах обычно нет сеток. Я ответил, что в Америке больше насекомых. Витгенштейн не поверил этому, и когда он через некоторое время вышел на прогулку, то внимательно стал разглядывать дома, чтобы убедиться, есть там на окнах сетки или нет. Он обнаружил, что сетки были везде, но отреагировал несколько неожиданно: вместо того, чтобы согласиться, что в этом есть свой резон, он с раздражением заметил, что американцы — жертвы широко распространенного и глупого предрассудка относительно необходимости оконных сеток [Малкольм 1993: 91–92].

Всю вторую половину пребывания в Америке Витгенштейн болел, фактически пролежал в постели. У него было ощущение, что он умрет в Америке, чего он очень не хотел. «Какой я дурак, что приехал!» — воскликнул он однажды в сердцах. Малкольм не представлял, что Витгенштейн выдержит путешествие обратно в Англию. Тем не менее, в октябре Витгенштейн отплыл обратно, а в декабре Малкольм получил от Витгенштейна письмо, в котором говорилось, что врачи обнаружили у него рак.

В этом письме Витгенштейн писал:

Доктора поставили свой диагноз. У меня рак предстательной железы. Это звучит несколько хуже, чем есть на самом деле, потому что есть лекарство (какие-то гормоны), которое может, как мне сказали, ослабить течение этой болезни так, что я смогу прожить еще годы. Врач сказал мне, что я, возможно, смогу снова работать, но я этому не верю. Я нисколько не был потрясен, когда услышал, что у меня рак, но был поражен, когда услышал, что с этим можно что-то сделать, потому что у меня нет желания продолжать жить. Но мое желание здесь роли не играет. Все исключительно добры ко мне, и у меня необыкновенно добрый доктор, который к тому же весьма неглуп (цит. по [Малкольм 1993:92–93] ).

В декабре 1949 года Витгенштейн поехал в Вену и пробыл там до марта. В апреле 1950 года он вернулся в Кембридж. К нему сразу обратились с просьбой представители Оксфордского университета — прочитать курс лекций о Джоне Локке. Он отказался, не хотел читать перед большой аудиторией.

Весной Малкольм заинтересовал Витгенштейном Рокфеллеровский фонд и стал хлопотать, чтобы ему предоставили грант на проведение исследований. В январе 1951 года директор фонда Чалбурн Гилпатрик посетил Витгенштейна в Кембридже с предложением гранта. Витгенштейн отказался. Ссылаясь на болезнь и «умственную апатию».

Последние месяцы жизни Витгенштейн провел в доме своего врача доктора Бивена. Когда ему объявили, что у него рак, он ужаснулся не тому, что обречен на скорую смерть, а тому, что ему придется умирать в больнице. Тогда доктор Бивен сказал, что Витгенштейн может перед смертью поселиться у него.

Последние пять недель перед смертью у Витгенштейна вдруг наступило просветление, у него была ясна голова и он много работал. Он говорил жене Бивена: «Я буду работать сейчас так, как никогда не работал раньше».

О кончине Витгенштейна Малкольм рассказывает следующее:

В пятницу, 27 апреля, после обеда он гулял. Ночью ему стало очень плохо. Он был в сознании, и, когда доктор сказал ему, что он может прожить только несколько дней, он воскликнул: «Боже!» Перед тем как он потерял сознание, он сказал миссис Бивен (которая оставалась всю ночь у его постели): «Передай им, что у меня была прекрасная жизнь» [Малкольм 1993: 96].

О, стрельчатые башенки Кембриджа, он вас больше никогда не увидит! Старик Причард напрасно шаркал ногами. Смерть не является событием жизни. У него была прекрасная жизнь — мы знаем об этом. Он не дожил двух лет до смерти Сталина и четырех — до XX съезда. Вот бы еще разок съездил повеселиться! Впрыснуть инсулину старухе Яновской, рассказать советским философам о диалектическом материализме, сарацина в поле спешить. Вот мы удивляемся его жизни, коллеги. А какая, в сущности, обыденная и правильная жизнь. Жизнь наравне с веком, которого он не любил. Жизнь слегка душевно больного клиента малой психиатрии. Да-да, прекрасная жизнь, превосходная, мы уже слышали, но такая, в сущности, обычная. Без романтических затей. Ну, гомосексуалист (или не гомосексуалист — моноэрот), ну, в деревне преподавал. У нас при советской власти все великие люди работали дворниками — и ничего. Ну, деньги отдал. Ну, «Логико-философский трактат» написал. Был честным и простым. Как Володя Ульянов.

Но мы все с подвязанными подбородками окажемся в том месте ангельском, которое не является событием жизни. И все забудется, и все переврется безбожно. Так что покойся, милый прах, ты был очень необычным, ты был удивительным, самым умным, самым добрым, отзывчивым, каким еще? В общем, мы все тебя любим и никогда не забудем. И хватит об этом.