Карл Шмитт - Диктатура

Все переменилось. В конце XIX – начале XX вв. было широко распространено мнение, будто наступило время мирного сосуществования на основе признания цивилизованными странами суверенитета друг друга и принципов международного права, которые не прекращают свое действие даже во время войны, если ее не удастся предотвратить. Суверенитет государства не утрачивался даже в случае поражения и утраты территорий. Нужно было только договориться обо всем заранее, приняв на себя какие-то международные обязательства. Но принять обязательства значит допустить, что после этого не все государственные решения будут суверенными, т. е. совершенно независимыми. Об этом много размышляли и теоретики международного права, и политики. Старший современник Шмитта, влиятельный теоретик X. Трипель, с которым Шмитту предстояло впоследствии полемизировать, писал еще до войны [7] См.: Triepel Н. Völkerrecht und Landesrecht. Leipzig: Hirschfeld, 1899. Unveränderter Nachdruck. Meisenheim/Glan: Verlag Anton Hain, 1958. , что немецкие юристы, особенно практики, не очень-то склонны признавать международное право. Во-первых, им кажется, что все это слишком далеко от них. во-вторых, почва международного права слишком зыбкая, лучше на нее не становиться. Однако принять эту точку зрения, продолжал он, невозможно: в праве всё взаимосвязано, только внутреннее, государственное право обладает большей связностью. Право созидается волей, т. е. «объявлением, что нечто должно быть правом» [8] Ibid. S. 29. . Эта воля есть источник права, и в случае международного права не может быть волей одного государства. А поскольку сверхгосударства, творящего право для всех, нет, остается лишь договор между государствами. Но единой воли в нем не образуется. Поэтому подлинным источником надо считать не договор, а соглашение [9] Ibid. S. 50 f. . Здесь тоже объявляют свою волю множество лиц, но только воля каждого полностью тождественна воле другого [10] Ibid. S. 52. . Поэтому при договоре каждый удовлетворяет свои интересы , а при соглашении – общие и тождественные. Однако откуда берется обязующая сила соглашений? Предвосхищая многие будущие дискуссии, Трипель замечает, что правовая значимость права не может иметь сугубо правовые основания. Для тех, кто не принимал участия в соглашениях, никакое международное право не значимо. Зато участие в таких соглашениях значило очень много! Подписавшие их признавали друг друга цивилизованными государствами , которые даже в вооруженных спорах соблюдают правила. Эта цивилизованность участников и цивилизующая роль права были широко признаны [11] См.: Koskenniemi, М. The Gentle Civilizer of Nations: The Rise and Fall of International Law 1870–1960. Cambridge: Cambridge University Press, 2001. .

На рубеже веков (в 1899 г, и 1907 г.) состоялись знаменитые Гаагские мирные конференции, и в их материалах современный читатель сразу чувствует совершенно поразительное благодушие участников. Во время первой конференции ее президент и русский представитель барон Е. Е. Стааль, говорил: «Мы ощущаем, что между нациями имеется общность материальных и моральных интересов, которая постоянно нарастает… Даже если бы какая-то нация захотела быть изолированной, она бы не смогла… Конечно, соперничество между ними есть, но не лежит ли оно скорее в области экономической, в области великой торговой экспансии…?». Соперничество в этом смысле приносит лишь пользу, тогда как конфликты иного рода, где бы и между кем бы они ни велись, серьезно задевают и беспокоят всех [12] Address of his Excellency Mr. Staal, President of the Conference, at the Session of May 20, 1899, in: The Reports… Op. cit. P. 9. . В этом, если можно так сказать, деликатном тоне выдержаны и положения итоговых документов, говорящих о предотвращении войны, о посредничестве и добрых услугах.

Впрочем, посредничество и услуги, как и многочисленные договоры, регулирующие ведение войны , имеют большое значение для понимания того основополагающего убеждения, которое, возможно, не столь же легко прочитывается столетие спустя в документах демонстративно миролюбивого содержания. Они свидетельствуют о юридической нормальности войны. Это убеждение, что воюющие стороны, как и заключающие договоры государства, имеют равный легальный статус , позволяло предпринять меры, направленные на гуманизацию ведения войны, и кодифицировать их в Гаагских конвенциях. В стандартном немецком учебнике Франца фон Листа, вышедшем в разгар войны 10-м изданием, международное право рассматривается исключительно как межгосударственное дело. При этом государства являются членами общности, основанием которой как раз и служит право народов: «Общность права народов (la communaute du droit des gens, la famille des nations) есть постоянный и всеобщий целевой союз государств. Он ограничивается общим правовым убеждением, которое покоится на общности культуры и интересов. Она характеризуется устойчивым и обширным общением на почве равноправия» [13] Liszt F. у. Das Völkerrecht. Systematisch dargestellt. 10., umgearbeitete Aufl. Berlin: Springer, 1915. S. 2. . На этой общности культуры и интересов, продолжает Лист, основана правовая общность. Она «коренится в убеждении, что отношения государств между собой регулируются обязательными нормами. Эти нормы образуют право народов» [14] Ibid. S. 2 f. . Те государства, которые еще не включены сейчас в эту общность все больше приближаются к ней через договоры, в настоящее время она включает в себя практически все страны, представленные на второй мирной конференции в Гааге в 1907 г., плюс еще несколько стран [15] Ibid. S. 8. . Нормальность войны означала в те годы, что от нее не ждут ничего исключительного , потому что она ведется государствами, находящимися во внутренне и внешне стабильном, правовом и цивилизованном состоянии. Военное насилие было легитимировано и упорядочено [16] Ср, в другом стандартном немецком учебнике: «Цель войны – разоружение врага. Легитимное средство войны, следовательно, – всякое средство для ослабления враждебного государства. Незаконно – любое насильственное деяние, которое бесцельно, т. е, не продиктовано военной необходимостью. Оно не служит достижению целей войны, а только осложняет ее ведение». (Martiz F. V. Völkerrecht // Die Kultur der Gegenwart / Hrgg. V. P. Hinneberg. Teil II. Abt. VIII. Systematische Rechtswissenschaft. Berlin und Leipzig: Teubner, 1906. S. 472). . Исключительность суверенитета и договоренности, предполагающие общность в понимании высшего предназначения цивилизации, были важнейшими аспектами того, что на несколько архаически звучащем теперь языке можно было бы назвать культурным самосознанием эпохи, во всяком случае, общим местом множества юридических и политических высказываний.

Великая война, начавшаяся в 1914 г., была европейской катастрофой, она затронула также и некоторые политикоправовые очевидности. Одни – с самого начала, когда оказалось, что не только не срабатывают договоренности по предотвращению войны, но согласованные правила ее нормализации по-разному понимаются воюющими сторонами и не помогают [17] См.: Hull I. S. A Scrap of Paper: Breaking and Making International Law during the Great War. Ithaca, N. Y.: Cornell University Press, 2014. . Другие – в самом конце, когда побежденные обнаружили, что победители отнюдь не считают их проигравшими в обычной, вечной игре, в которой статус проигравшего остается статусом игрока, но не изгоя, более не допущенного к игре [18] Об этом говорил Макс Вебер в 1916 г, в ряде выступлений. Об этом, уже после создания Лиги Наций, писал, начиная с 1924 г., и Шмитт. См.: Weber М. Deutschland unter den europäischen Weltmächten, in: Weber M. Gesammelte politische Schriften. Tübingen: Mohr (Siebeck), 1920. S. 73–93. Schmitt C. Die Kernfrage des Völkerbundes (1924) // Schmitt C. Frieden oder Pazifismus? Arbeiten zum Völkerrecht und zur internationalen Politik 1924–1978 / Hrsg, von Maschke G. Berlin: Duncker & Humblot, 2005. S. 13 ff. В расширенном и переработанном виде: Schmitt С. Die Kernfrage des Völkerbundes. Berlin: Dümmler, 1926. .

Читать дальше