Карл Шмитт - Диктатура

К пунктам 4 и 5. Здесь речь идет о договоренностях относительно возмещения и вознаграждения лично Валленштейну и о соответствующих гарантиях. Под «высшей в Империи регалией» Ранке, привлекающий для этого итальянскую версию текста (uno dei maggiori regali), понимает монополию на добычу соли или на горные разработки. Михаэль (S. 424) – сан курфюрста. Риттер же, поскольку единственное, по его мнению, возможное истолкование этой формулы как «права» (jus) или «наивысшей регалии права превосходства, т. е. имперского права» (regale supremum jure superioritatis, sc. imperialis), т. e, как таможенных прав и военной контрибуции (об этом см.: Ritter . Göttingische gelehrt. Anz., 1905. S. 206), он считает чем-то немыслимым, то вновь видит здесь доказательство полной непригодности текста. Из посольских донесений 1632 г, которые цитирует Михаэль, следует, что фактически в то время переговоры шли о том, чтобы отплатить Валленштейну курфюршеским титулом. Согласно словоупотреблению тогдашнего государственного права этот титул только и мог быть поименован «высшей регалией». Поскольку Михаэль пытается удерживать разницу между высокими и низкими регалиями, он тоже запутывается в самом по себе совершенно ясном правовом вопросе. В рамках сопоставления высоких и низких регалий, конечно, не может существовать наивысшая, и отсюда Риттеру было нетрудно опровергнуть интерпретацию Михаэля. В действительности же речь идет о ленно-правовом «владетельном достоинстве» (dignitas regalis). В последнем различаются действительные ступени. есть соответствующий порядок (ordo). а потому имеется и высшая регалия. Для тех ленов, которые считаются «владетельными» (feuda regalia) и могут быть дарованы только императором. существует последовательность: королевство (Regnum). курфюршество (Electoratus). княжество (Ducatus). графство (Comitatus). баронство (Baronatus). Feuda regalia – это такие лены, которые при императорском дарении приобретали владетельное достоинство. Наивысшим из таких титулов было. конечно. королевство, но здесь мы на нем не будем останавливаться, поскольку речь идет только о высшей регалии в Империи, так что дословный текст отлично передает все смыслы, когда экстраординарное вознаграждение, которое в отличие от ординарного состоит не в какой-либо денежной сумме, а в сане или достоинстве (dignitas). столь же отчетливо отличается от этого последнего и от компенсации издержек, что и в договоренностях Максимилиана Баварского 1619 г. Выражение это настолько соответствует языковым нормам тогдашнего государственного права, что оно одно могло бы подтвердить аутентичность вышеприведенного текста [203].

В пункте 6 говорится об обеспечении потребностей войска. В Theatrum Europaeum вместо «по всей» вновь появляется in absolutissima forma, и далее: «.. так чтобы ни императорский придворный совет и палата, ни судебная палата в Шпейере не преследовали при этом никаких интересов и не имели никакой власти выносить по этому поводу свои решения, все равно, общие или частные, а также чинить какие-либо иные препятствия». По сути дела, о том же говорит и гамбургский экземпляр. Право приговаривать за те или иные наказуемые деяния к конфискации по суду и взымать такие конфискации предоставлялось Валленштейну, согласно императорскому представлению от 15 апреля 1632 г., не только в империи, но и в наследных землях [204].

Пункт 7 тоже посвящен обеспечению армейских потребностей. Предоставление личной неприкосновенности и охранные грамоты для отдельных лиц или земель рассматриваются тут как чисто финансовый вопрос.

Пункт 8 касается договоренностей в пользу Валленштейна и вопроса обеспечения армии.

К пункту 9. Риттер указывает, что император предоставлял только определенные субсидии, а не принимал на себя покрытие всех издержек (op. cit. S. 258–259). Однако в договоренности сказано, что Валленштейн получает возмещение своих затрат и издержек по заключении мира. Здесь тоже прослеживается аналогия с договоренностями Максимилиана Баварского 1619 г.

К пункту 10. Что армия может вступить в наследные императорские земли, означает, конечно же, как поясняет Риттер, вступить в крайнем случае , и потому, в общем-то, «ни о чем не говорит» (S. 267). Но здесь-то речь идет как раз не о крайнем случае, скорее в этом тезисе оговаривается право «отдыха» в наследных землях (см.: Akten. И2. S. 328), даже если настоятельной нужды в этом нет. Важнее всего в этом положении как раз то, что речь не идет о крайнем случае.

В процитированных десяти пунктах ничего не говорится о диктатуре. Существенный интерес лежит в области имущественного права. «Договор о найме» в аспекте государственного права вообще не представлял никакой проблемы. Скорее, можно было бы вести речь о договоре с кондотьером. Что касается государственно-правовой стороны взаимоотношений между императором и Валленштейном, то первый, как и прежде, оставался верховным главнокомандующим и препоручал последнему только руководство военными операциями и управление войском, а кроме того, конечно же, предоставлял ему большую фактическую свободу действий. 4, 5, 8-й и 9-й пункты содержат сведения о вознаграждении Валленштейну и о возмещении его издержек. О политических полномочиях в капитуляции речь не идет, напротив, 8-й пункт свидетельствует о том, что на мирные переговоры Валленштейн влиять не мог. Если же, вопреки этому, кое-где значится, что Валленштейн обладал «полновластием» (plenipotentia) и правом решать в вопросах войны и мира (arbitrium belli et pads) [205], то это идет вразрез с тем обстоятельством, что все переговоры, которые вел Валленштейн. проводились лишь с ограниченным полномочием или должны были быть ратифицированы императором [206]. В своей резолюции от 3 февраля 1634 г. курфюрст саксонский на вопрос Арнима. с кем нужно вести переговоры. ответил: «…с его княжеской милостью герцогом Фридляндским как высокочтимым и полновластным уполномоченным императора… Ибо он ведет войну не от своего имени, а от имени и по приказу Его Величества Римского императора. армия тоже подчинена Его Императорскому Величеству коему поставили себя на службу сами Его княжеская милость и офицеры с солдатами, и будут осуществлять Его Императорского Величества arbitrium belli et pads не от себя только, но от Его имени, поскольку за ним сохраняется и резервируется высшее суверенное право (jus majestatis)». Этим еще раз подчеркивается, что никакие военные полномочия не могут стать основанием для ведения мирных переговоров [207].

Чрезвычайный статус, который Валленштейн получил на время своего второго генеральского срока. выражался в экстраординарной самостоятельности военного главнокомандования и в экстраординарном вознаграждении. Диктатурой такой статус оказался бы только в том случае, если бы его воздействие на объективную правовую ситуацию означало введение чрезвычайного положения. Такое воздействие, и правда, проступало в практике взымания контрибуций и конфискаций, которые в интересах ведения войны превосходили обычную меру. В случае серьезной опасности любая военная операция неминуемо открывает неограниченный простор для точки зрения целесообразности. В интересах ведения военных действий требуется не только то, что непосредственно связано со стратегическим и тактическим руководством операцией, но и все, что касается вооружения и жизнеобеспечения войска, транспортных средств и почтовой службы, дисциплины и настроения как в своих, так и в неприятельских войсках, и потому при росте масштаба операций и переменах в их техническом оснащении на службу военным целям в конечном счете может быть поставлено все государство в целом, становясь таким образом ситуативно-техническим средством для достижения определенного результата. Развитие прусского военного комиссариата уже было приведено в качестве исторического примера возможного расширения перспектив целесообразности. Такое исключительно ситуативно-техническое понимание дела, несомненно, целиком соответствовало образу мыслей Валленштейна. Необычайно способному организатору, который в тяжелейших обстоятельствах не только сумел собрать огромное войско, но одновременно управлял своими собственными землями, причем так, что они предложили великолепный по своей исторической уникальности пример меркантилистского государственного правления, руководствующегося только рациональными идеями целесообразности, почтение к действующим уложениям Священной Римской империи и к унаследованным привилегиям сословий всегда казалось непостижимым. «Эти, из империи, приходят ко мне, много мне говорят о решениях имперского сейма, о Золотой булле и т. п. Не знаю, куда и деваться, когда они заводят эти речи», – говорит он в собственноручной приписке в письме к Траутмансдорфу [208]. Только определяемое военными соображениями взимание контрибуций и, в еще большей степени, практика беспощадных конфискаций могли без труда стать средством устранения той помехи, каковой оказывалось существующее правовое состояние. Полномочие, связанное с назначением конфискаций, было, конечно, обращено только против врагов и мятежников, но в практике всех революций было принято объявлять политического противника врагом отечества и в силу этого полностью или частично лишать его правовой защиты в отношении его личности и его собственности. И все же император был далек от того, чтобы использовать такое средство в революционном смысле. Раздавая свои поручения, он сам не считал себя вправе действовать, руководствуясь одними только ситуативно-техническими соображениями. Он не рискнул использовать состояние войны для расширения своей политической власти, пытаясь утвердить экстраординарные права совершенной власти, – быть может, из страха перед огромным авторитетом Валленштейна. Ведь одним из принципиальных положений монархических арканов был тезис о том, что нельзя допускать, чтобы какой-нибудь чиновник или генерал становился чересчур влиятельным. В сочинении «Компендий „Государя“» (1632), приписываемом Фердинанду II и, пожалуй, в самом деле происходящем из его окружения, принципы монархического правления излагаются в форме наставлений государю (по-видимому, это своего рода завещание Фердинанду III). Там с явным намеком на Валленштейна говорится, что государь ни одному генералу не должен предоставлять «неограниченной и абсолютной власти» (libera et absoluta potestas), «чтобы тот без его постановления осмеливался и имел возможность осуществлять все, в том числе и высшие, абсолютные властные полномочия и по своему усмотрению всех притеснять, грабить и угнетать, но чтобы сам он оставался государем надо всеми» (ut sine suo scitu is alia quaeque et quae summi et absoluti imperii sunt agere et pro libitu suo omnes vexare spoliare et opprimere audeat et possit, sed ipse Princeps maneat generalis) [209]. С другой стороны, в 1630 г. императорские советники ради отклонения курфюршеской петиции отдали войско под командование Максимилиана и применили в борьбе с курфюрстами политическую аксиому: нельзя никому позволять становиться настолько влиятельным, чтобы потом попадать в зависимость от его решений. Таким образом, император в обоих отношениях находился в трудном положении. Решающим оказалось уважение к существующему правовому состоянию. В этом, собственно говоря, и заключается суть дискуссии о диктатуре Валленштейна. В действительности она касается полноты императорской власти в отношении того, была ли в тогдашней Германии такая инстанция, которая, сославшись на исключительный случай, могла бы упразднить ставшие помехой благоприобретенные права. Вопрос о том, в каком отношении Валленштейн находился к императору, утратил свое значение для дискуссии о Валленштейновой диктатуре, поскольку император не решился добыть для себя исключительные права на основании своего полновластия. Капитуляция Фердинанда III 24 декабря 1636 г. стала государственно-правовым выражением того факта, что у императора была отнята последняя возможность сформировать мощную центральную власть с помощью введения чрезвычайного положения. При «чрезвычайно настоятельной потребности» императору хотя и не нужно запрашивать разрешение сословий, но для сбора необходимых налогов он все же должен выслушать мнение шести курфюрстов. Он не может, стало быть, временно собирать налоги сам по себе, ссылаясь на чрезвычайные обстоятельства. Также и при явном нарушении мира или при упорном неповиновении того или иного сословия ему не разрешается объявлять его вне закона без соизволения курфюрстов, следовательно, даже при очевидных обстоятельствах впредь будет необходим особый процесс, и прежняя точка зрения императора, в соответствии с которой объявление вне закона может вступать в действие ipso facto, уже не допускается. Лимней, будучи знатоком государственного права [210], замечает по этому поводу, что крайняя необходимость всегда была излюбленным предлогом, но у императора он теперь оказался отнят. Даже в случае крайней необходимости (in extremo necessitatis casu) он не может принимать решения по собственной воле, но должен по крайней мере выслушать мнение курфюрстов. тем самым для него должно стать невозможным, сославшись на исключительный случай, обратить «смешанный статус» (status mixtus) Римской империи в подлинную монархию.