Карл Шмитт - Диктатура

Вольтер тоже еще недостаточно последовательно развивал учение о диктатуре просвещенного разума. Он, конечно, был сторонником просвещенного абсолютизма. То, что Монтескье, в полном соответствии с учением о промежуточных инстанциях, говорит в оправдание покупки и наследования должностей, Вольтер находит постыдным и гнусным. В борьбе королевского абсолютизма с парламентами, продолжавшейся с 1756 по 1771 г., он держит сторону центральной власти, а сопротивление парламентов – это для него «вопиющая анархия» (etonnante anarchie). Слаженно функционирующая машина управления, приводимая в действие нажатием кнопки на центральном пульте, соответствовала его деистической картине мира, а пестрое многообразие феодальной и сословной автономии казалось ужасающим беспорядком [236]. Но он слишком хорошо знает положительные стороны демократии и уже слишком скептически относится к абсолютистской психологии, толкующей о природном злонравии человека, чтобы стать безусловным сторонником абсолютизма [237]. К тому же продуктивность его ума была вовсе не того рода, чтобы с систематической последовательностью проводить какую-то одну мысль. Зато «философами-экономистами» (philosophes economistes), физиократами [238]Кене [239], Дюпоном де Немуром [240], Бодо [241]и Сенаком де Мейяном [242]– как, впрочем, и Гольбахом в его «Социальной системе» [243], повторяющей все, что говорил о деспоте Локк, – владеет основополагающая мысль, вытекавшая из их совместного противостояния историческим промежуточным властям и общей для них веры в могущество просвещенной бюрократии: благодаря естественному, т. е. рационалистически-абстрактному, мышлению можно развить идею общезначимого политического и социального порядка и справедливости, которая должна быть воплощена властью государства. Хотя физиократы считали вредным государственное вмешательство в торговлю и промышленность, сильная монархия и «истинный», т. е. оправданный и разумный, деспотизм казались им необходимыми для того, чтобы осуществить их идеалы свободы и уничтожить стоящие у них на пути промежуточные власти. Государство должно подчиняться законам экономического развития, в остальном же ему дозволено все. В качестве главной своей задачи оно должно рассматривать просвещение и воспитание подданных. Если люди однажды сумеют познать «естественный порядок» (ordre naturel), то все дальнейшее станет ясно само собой. До этих же пор необходимо господство просвещенного авторитета, который в случае надобности завершит дело народного воспитания принудительными средствами и чьи насильственные меры будут оправданы целью воспитания [244]. Если после этого люди смогут пользоваться своим собственным рассудком. то сформируется просвещенное общественное мнение, которое лучше любой другой формируемой инстанции будет контролировать правительство. Тюрго – человек. обладавший огромным интеллектуальным и практическим опытом. – отказывал частным корпорациям (corps particulieres) в каком бы то ни было праве на существование в государстве, если дело шло об общественной пользе (utilite publique). которая является высшим законом и не может быть уравновешена суеверным почтением к каким-то традициям. Такое понимание государства было связно сформулировано и получило свое название в книге Мерсье де ла Ривьера «Естественный и необходимый порядок политических обществ» [245]. Мерсье развивает систему легального деспотизма из всеобщих принципов разума. Разум диктует. Цель его деспотизма не в том, чтобы превратить людей в рабов, а в том, чтобы принести им подлинную свободу и «культуру». Благодаря этой своей цели легальный деспотизм (despotisme legal) отличается от деспотизма незаконного (despotisme arbitraire). Но остается еще личный деспотизм, присущий тому кто знает очевидную истину. Тому кто обладает адекватным и естественным пониманием сути дела, позволительно быть деспотом в отношении каждого, кто им не обладает или остается к нему глух. Наиболее серьезным препятствием на пути к господству разума для Мерсье являются, конечно, тоже человеческие страсти. Следовательно, при надобности их нужно подавлять силой, потому что права диктовать законы (de dieter les lois) самого по себе, без применения физической силы, недостаточно для того, чтобы претворить их в действительность. Потому разделение законодательной и исполнительной властей предосудительно, а кроме того, и бессмысленно. В силу естественной необходимости одна из уравновешиваемых властей на какое-то время всегда обнаруживает свой перевес над другой. Учение о противовесах, contre-forces, – это химера. Диктовать позитивные законы – значит командовать (Dieter les lois positives, eest commander), а для этого-то и потребно «публичное насилие» (force publique), без которого бессильно любое законодательство. Концептуальное государственно-правовое определение «деспотизма» состоит в упразднении разделения властей. В интересах энергичного действия устраняются все стоящие на пути препятствия и формируется «необоримая власть» (autorite irresistible). Главное слово в этом мире идей – «единство»: единая сила, единая воля, единство очевидной истины, власти и авторитета, чей деспотизм основывается на познании истинных законов социального порядка, при котором, следовательно, истинные интересы суверена совпадают с истинными интересами подвластных ему людей, и власть деспота может становиться тем значительнее, чем шире распространяется просвещение, потому что тогда общественное мнение само вносит требуемые исправления. Легальный деспотизм – это, стало быть, отнюдь не деспотизм, связанный позитивными законами, а до предела централизованная политическая власть, осуществляющая переход к такому состоянию, когда естественные законы господствуют сами собой и их оправданность очевидна для разумного человека [246].

Эта диктатура разума покоится на различии между просвещенным философом и просвещаемым народом, которое препятствовало сделать сам по себе вполне соответствующий ходу мысли того времени вывод и осмыслить естественно-правовую дедукцию всех государственных полномочий из воли народа так, как если бы абсолютная власть единоличного властителя основывалась на том, что она была ему формально передана народом. Поскольку великий исторический прецедент, lex regia, по которому власть передавалась цезарям, принял у цезаря форму постоянной диктатуры, постольку властитель мог бы показаться диктатором. В XVIII столетии это пусть и не систематически, но хотя бы местами находит выражение в анонимно изданных в 1788 г. «Записках к французскому народу» Черутти, соратника младшего Мирабо. В этом сочинении автор пытается увязать демократию с королевским правлением в противоборстве с привилегированными классами и превращает монарха в «постоянного и наследственного диктатора республики» (dictateur perpetuel et hereditaire de la République) [247].