Николай Кузанский - Сочинения в 2-х томах. Том 2

Упорный охотник за мудростью Аврелий Августин писал в книжке «О порядке», что размышления философов вращаются вокруг единого. После него ученейший Боэций в сочинении «О единстве π едином» тоже дает понять, что охота за мудростью должна идти здесь. Оба следовали за Платоном, утверждающим единое как первое и вечное начало. До него был Пифагор Самосский, который, исследуя все через свойства числа, называл началом всего монаду, поскольку единство предшествует любому множеству. Попробуем ради большей добычи обежать умом это поле единства.

Если даже неиное предшествует единству, последнее все-таки явно близко к нему: одно и то же очевидно причастны к неиному больше всего остального [503] Ср. О становл. 1, 145; 148. . Платон считал единое вечным, не видя ничего, что не следовало бы за единством. Единство прежде конца и бесконечности, как говорит Дионисий, подражающий здесь Платону, который, в передаче Прокла, полагал вслед за первоначалом начала конечного и бесконечного, поскольку из их смешения возникает все существующее, от конечного имея сущность, от бесконечного силу, или потенцию [504] Теол. Плат. I 11; II 1; 10; III 9 конец. . И, будучи [всем] тем, чем может быть, совершенно простым и неразмножимым, единое очевидным образом свертывает в себе все, и с удалением его ничего совершенно не остается: ведь все существует постольку, поскольку едпно. С другой стороны, в едином свернуто заключено и действительно существующее, и могущее стать, поэтому оно шире, чем бытие, которого нет иначе как в действительном существовании, хотя Аристотель называет бытие и единое взаимообратимыми.

Предпослать всему единое и считать его всеобщим началом Платона заставило то, что начавшиеся вещи ничего не имеют от себя, а все — от своего начала, так что с полаганием начала необходимо полагается все начинающееся; но поскольку с полаганием сущего не полагается сущее в потенции, которое во всяком случае есть нечто, с полаганием жизни не полагается существование, лишенное жизни, а с полаганием разума не полагается сущее [и живое], которое не мыслит, и поскольку в мире мы находим как существование, так и жизнь и разум, то началом мира не будет ни сущее, ни жизнь, ни разум, а что-то свертывающее в себе их и все их возможности. Это Платон и называл единым. В самом деле, единое является истинным предикатом и возможности, и действительности — возможность едина, действительность едина, — и так же существования, жизни и разума. Не может быть и множества без причастности к единству: если бы такое было, подобное оказалось бы неподобным из-за своей непричастности к единству, все многое оказалось бы подобным и в своем подобии неподобным на том же основании, раз не было бы причастно единству; с отнятием единого прекратилось бы все многое и множественное, всякое число и вообще все могущее называться единым, как дивным искусством показано в Платоновом «Пармениде». Предшествуя всему ставшему, единое не может быть ставшим. Предшествуя возможности стать и будучи всем, что может быть, оно нерушимо, неизменно и неразмножимо. Правда, как говорит Дионисий, единое называют размноживающимся, когда оно производит из себя многие субстанции [505] О Бож, именах 2, И; 1, 5 . , но оно все равно остается единым, Богом, который и при размноживании един,и при похождении неразделен. Все могущее стать и может стать, и действительно становится через приобщение к неизменному и неразмножимому единству, и поскольку может быть только одно единство, которое, как говорит Дионисий, выше чувства, непостижимо умом и предшествует ему, то оно и есть единое, единящее все так, что любая вещь настолько существует, насколько едина. И возможности стать тоже предшествует только вечное единое. Поэтому неверно мнение, что раньше возможности стать есть боги, причастные единому как своему божественному виду: вечное единое неразмно-жимо, поскольку предшествует возможности размножиться, так что не может быть много богов, соединенных в нервом вечном Боге как в божественном виде; если бы они существовали, то как у многих богов их причастность к божественной природе в вечности была бы разнообразной, а это невозможно, потому что вечное [неделимо] и простейшая вечность совершенно неприобщима. Прокл занимался пустым трудом, пытаясь путем ненадежных догадок исследовать в шести книгах о теологии Платона различия тех вечных богов и порядок их отношения к единому Богу богов; есть только один вечный Бог, правитель всего этого мира, который больше чем достаточен для всего того, ради чего вводит своих богов Прокл.

Во всех своих исканиях философы-охотники, исходя из этого чувственного мира и всего необходимого ему для наилучшего возможного существования, исследуют Бога, богов, небо с его движением, судьбу, разумных духов, идеи и саму природу явно так, как если бы все это было необходимо для земного мира и наш мир был целью всех их действий. Например Аристотель, подобно Платону, считал Бога с его провидением правителем небес, которые существуют ради этого мира и движимы интеллигенциями, чтобы, следуя порядку и движению небес, могли возникать и продолжаться порождения и все необходимое для сохранения этого мира, — не замечая, что бесконечное множество звезд, больших этой обитаемой Земли, и такое множество интеллигенции создано не для целей этого земного мира, а для хвалы Творца, как говорилось выше. Един всемогущий Бог, творящий все для своей хвалы и своим совершенным промыслом направляющий все, как правильно говорил Эпикур, который, правда, не отрицал существование богов, но назвал все слова и писания о них совершенно чуждыми истине [506] См. 8, 22 и прим. 31; Диог. Л. X 76; 123. . Вот это заметь: говорившие о многих богах всегда обязательно предпосылали множеству богов единого Бога [507] См. I 25, 84 . И тот находит на этом поле единства питательную добычу, кто — как Августин в книге «О Троице» — видит плодотворное единство, рождающее из себя свое равенство, и происходящую из единства связующую любовь в таком [единстве] вечности, что [все три] суть сама простейшая вечность. В «Ученом незнании», «Видении Бога» и многих других книжках я записал то, что смог продумать об этом.

Тщательно осматривая поле единства, Платон нашел, что единое причина всего, предшествующая возможности и исходящей из возможности действительности [508] Т. е. «второй», определившейся действительности, не «чистого акта». См. О предп. II 9, 117 и прим. 37. , и что как причина всего единое не есть ничто из всего, а как причина многого не есть многое [509] Ср., однако, «Парменид» 144е. Фактура излагаемых концепций всегда принадлежит Николаю. ; отрицая за единым любые определения, он видел его невыразимо опережающим все. Как с помощью логики он вел свою охоту за единым, показывает книга «Парменид»; и Прокл во второй книге о его теологии говорит, заключая, что последователь Платона остается при отрицаниях: любое прибавление [определений] к единому конкретизует и тем ограничивает его всепревосходство, делая его скорее неединым, чем единым. Дионисий, подражая Платону, вел подобную же охоту в поле единства; отрицания, говорит он, лишающие вещь [свойств и определений], но [лишь по причине] ее всепревосходства, а потому чреватые утвердительностью, истиннее утверждений [510] О Бож. именах 13, 3; О мистич. теол, 2; 3; О небесн. пер. 2, 3. Прокл, у которого есть ссылки на Оригена, шел за Дионисием; следуя Дионисию, он отрицает за первоначалом как совершенно невыразимым единство и благость, хотя Платон именовал так первое начало. Считая необходимым следовать этим дивным и достохвальным охотникам, отсылаю настойчивого искателя к завещанной нам в их писаниях основательности.