Николай Кузанский - Сочинения в 2-х томах. Том 2

В поле единства есть некий неповторимый луг, где попадается неповторимейшая добыча, и на этом лугу мы сейчас тоже поохотимся. Называется он «единственностью». Дело в том, что, поскольку единое есть не что иное как единое, оно предстает неповторимым, поскольку в себе нераздельным, а от другого отдельным. Неповторимая единичность свертывает в себе все: ведь все неповторимо и каждая вещь неумножаема. Неповторимая единичность и неумножаемость всех вещей указывает на существование максимально такого же единого, в котором причина всего единственного и которое по своей сущности единично и неумножаемо: оно есть все, чем может быть как единственность всего единственного. Как простота всего простого есть само по себе простое, проще которого не может быть, так единственность всего единичного есть само по себе единственное, единственнее которого не может быть. Единственность единого и блага максимальна, поскольку всякая единственность обязательно оказывается единым и благим; и она так же свернута в единственности единого и благого, как единственность вида единственнее, чем индивидов, единственность целого единственнее, чем частей, и единственность мира единственнее, чем всего отдельного. Как единственнейший Бог максимально неповторим, так, после него, максимально неповторима единственность мира, потом единственность видов, потом единственность индивидов, из которых каждый тоже неповторим; каждый радуется этой своей единственности, которой в нем столько, что он неповторим, как и в Боге ее столько же, и в мире, и в ангелах: через нее все радуется своей причастности к божественному подобию. И когда из яйца становится цыпленок, то, хотя единственность яйца кончается, все равно не кончается сама по себе единственность, поскольку цыпленок так же единствен, как яйцо, причем не какой-то еще другой единственностью. Едина причина всего единственного, которая дает всему единственность (singularizat). Она ни целое, ни часть; ни вид, ни индивид; ни это, ни то; ни что бы то ни было именуемое. Она — единственнейшая причина всего единственного.

Получив свою единственность от вечной причины, единичное никогда не может разрешиться в неединичное, ведь что бы его могло разрешить таким образом, когда его единственность — от вечной причины? Тем самым единичное никогда не отпадает и от блага, если единственность есть благо. Так единичное сущее никогда не перестает быть таковым, поскольку все актуально сущее единично. Сколько ни делить единичное тело, оно всегда останется единичным телом; и линия, и поверхность, и все единичное тоже делится только на единичные части, заранее уже заключавшиеся в единственности целого. Всякое изменение происходит не с единственностью, а с акциденциями единственного, делающими единственное таким-то и такимто, и, если нет изменения в акциденциях, а именно в качестве или количестве, единичное всегда остается неизменным, как видим у небесных тел. Дионисий говорил так, что тленность не в природе и субстанции, а в привходящем [511] «О неином» 10, 37 и прим. 15. . Нетленная единственность все образует и хранит, и все вещи глубочайшим стремлением своей природы тянутся к этой причине их неповторимости как к единственнейшему, достаточному и совершенному благу.

Хочу сказать тебе еще одно, в чем вижу высшее чудо; это покажет тебе, как все вещи одновременно несут в себе подобие Богу. О Боге, справедливо говорил Дионисий, надо одновременно утверждать и отрицать противоположные вещи [512] О мистич. теол. 1, 2. . То же самое ты обнаружишь, посмотрев на все в мире: поскольку вещи единичны, они подобны друг другу этой своей неповторимостью и вместе неподобны из-за той же неповторимости — благодаря единичности ни подобны, ни неподобны! То же — в отношении тождества и различия, равенства и неравенства, одного и многого, чета и нечета, различия и сходства и так далее, хоть это и покажется нелепостью философам, которые даже в божественных вещах цепляются за принцип «нечто либо есть, либо не есть» [513] См. «Берилл» 26, 41 и прим. 43. .

Заметь еще, что и возможность стать единственна, так что все ставшее и становящееся неповторимо уже постольку, поскольку становится из возможности стать. Возможность стать, в чьей неповторимой потенции свернуто и из чего развертывается все единичное, есть, таким образом, некая воспроизводимая единственность. И еще. Единственность есть не что иное, как подобие вечного света, ведь в единственности различение, а различать, придавая единичность, присуще свету. Обо всем этом выше и в книжке об образе мира, которую я недавно написал в Орвьето [514] Выше — 15-17. Книжка об образе мира (De figura mundi) — видимо, «Игра в шар». .

Войдем в полное добычи поле равенства. Ясно, что все актуально существующее неповторимо: равенство, являющееся всем, чем может быть, раньше иного и неравного и потому не существует вне области вечности; наоборот, равенство, которое еще может быть более равным, следует за возможностью стать. Итак, равенство, актуально являющееся тем, чем может быть, неумножаемо. Его порождает в вечности вечное единство. Многое не может быть между собой в точности равным; тогда это было бы уже не многое, а само же равенство, как благо, величие, красота, истина и остальное, будучи в вечности самой вечностью, равны таким образом, что сами же и есть равенство, или вечность. Много вечных вещей не может быть, поскольку вечное есть сама возможность-бытие, а именно осуществившаяся возможность чистого бытия, и тем самым все вечное не составляет множества; как вечное благо, вечное величие, вечная красота, вечная истина, вечное равенство не составляют множества вечных вещей, так они не составляют и множества равных вещей, будучи не больше равными, чем самим простейшим равенством, опережающим всякое множество. Равенство вообще всего актуально существующего так же неразмножимо. Точность, подобно числу состоящая в неделимости, неразмножима, как неразмножима четверка или пятерка. Человечность не множится в многих людях, как единица не множится в многих «одних» [515] Ср. «Игра в шар» II, 84. ; с другой стороны, человеческое множество не может быть равно причастным единой человечности, от которой каждый получает свое имя человека: людей много от причастности к неразмножимой человечности и от создающего множество неравенства этой причастности. И как человечность сама по себе неразмножима, так и этот вот человек, и все. Все составное тоже составлено из неравных частей; составное число может быть составлено только из чета и нечета, а гармоническое пение — из низкого и высокого. Все равное, имея свое равенство от абсолютного равенства, явно может стать еще более равным, и эта возможность стать во всех вещах достигает границы и предела только в самом по себе равенстве, предшествующем возможности стать. Только то равенство — ни для чего не иное, тогда как все вещи в неравной мере неравны, хотя ни одна не лишена равенства, благодаря которому каждая есть ровно то, что она есть, коль скоро она не больше, не меньше и вообще не что-то иное, чем то, что она есть; ведь равенство — это и есть Слово неиного, Бога-творца, в котором сказывается и определяется и оно само, и все в мире. Итак, все вещи, между собой неравные, причастны равенству как бытийной форме каждой и в ней равны, а поскольку причастны ей неравным образом, то неравны. Во всем поэтому есть и согласие, и различие. Каждый вид есть и единство, соединяющее в себе все индивиды этого вида, и равенство, образующее соединенное в равенстве себе, и связь всех. Но поскольку о равенстве я подробно написал в Риме в другой книжке [516] «О равенстве» (как начале познания и бытия), 1459. , здесь пусть будет достаточно сказанного.