Жорж Батай - Проклятая доля

Сокровенный мир противостоит миру реальному как чрезмерность - умеренности, безумие - разуму, упоение - здравомыслию. Нет меры, кроме меры объекта; нет разума, кроме как в тождественности объекта самому себе; нет здравомыслия - кроме как в отчетливом познании объектов. М ир субъекта - это ночь, волнующая и до бесконечности | к |Дозрительная ночь, когда сон разума порождает чудовищ. Я утверждаю принцип, согласно которому о свободном субъекте, совершенно не подчиненном "реальному" порядку и занятом лишь настоящим, даже безумие дает лишь смягченное представление. Как только субъект начинает заботиться о грядущих временах, он покидает свое собственное пространство, подчиняясь объектам реальности. Дело в том, что субъект представляет собой потребление в той мере, в которой он не вынужден трудиться. Если я уже не забочусь о "том, что будет", но забочусь о "том, что есть", какой смысл для меня что-либо откладывать про запас? Ведь я могу тотчас же - беспорядочным образом - мгновенно употребить всю совокупность благ, которыми я обладаю. Это бесполезное потребление есть то, что мне приятно , поскольку оно сразу же упраздняет заботы о завтрашнем дне. Если же я потребляю без всякой меры, то я открываю себе подобным то, что во мне есть сокровенного: п отребление есть способ, каким общаются разделенные с ущества. [25] Я настаиваю на основополагающей данности: разделенность существ ограничена реальностью. Только в том случае, если я придерживаюсь порядка вещей, разделенность - реальна. Она и на самом деле реальна, но реальное является внешним. "Глубинным образом все люди суть одно". Все прозрачно, все открыто и все бесконечно между теми, кто предается интенсивному потреблению. Но теперь уже ничто не идет в счет, насилие высвобождается и начинает бушевать - по мере нарастания жара.

То, что обеспечивает возвращение вещи к сокровенному п орядку, есть ее вхождение в очаг потребления, где насилие, несомненно, ограничено, но становится таковым лишь с большим трудом. Жертвоприношение всегда уничтожает лишь некоторую часть, предохраняя остальное от смертельной опасности заражения. Все, кто соприкасается с жертвоприношением, оказываются в опасности, но его ритуальная и ограниченная форма, как правило, гарантирует жизнь приносящим жертву.

При жертвоприношении выделяется тепло, в котором восстанавливается сокровенная близость тех, кто участвует в системе совместных трудов. Принципом жертвоприношения является насилие, но совместные труды ограничивают насилие во времени и в пространстве; оно подчиняется заботе об объединении и сохранении общего дела. Индивиды "срываются с цепи", но разгул, связывающий и смешивающий их до неразличимости с их ближними, содействует их объединению в трудах профанного времени. Пока еще не идет речи о предприятии, поглощающем избыток сил с целью беспредельного увеличения богатств. Делыо трудов является лишь сохранение существующего. Они разве что заранее задают границы празднества (их плодотворность обеспечивает возвращение празднества, являющегося истоком их плодотворности). Но от погибели спасается лишь сообщество. Жертву лее постигает насилие.

Жертва представляет собой излишек, взятый из массы полезного богатства. И ее можно оттуда извлечь лишь для того, чтобы употребить бесполезным образом, то есть раз и навсегда уничтожить. Она становится, как только ее избирают, проклятой долей, предназначенной насильственному потреблению. Но проклятие вырывает ее из порядка вещей-, д елает узнаваемым ее облик, который с этих пор начинает излучать вокруг себя сокровенность, тревогу и глубину живых существ.

Нет ничего поразительнее забот, которыми окружают жертву. Поскольку она является вещыо, извлечь ее из порядка реального, которому она принадлежит, можно лишь в том случае, если уничтожение лишит ее свойств вещи, навсегда упразднит ее полезность. С момента ее освящения и в период между освящением и смертью жертва входит в сокровенную близость с жертвователями и участвует в ритуальном потреблении: она одна из них, - а во время празднеств, когда ей суждено погибнуть, она поет, танцует и вкушает вместе с ними от всех удовольствий. В ней больше нет ничего рабского; она может даже взять в руки оружие и сражаться. В безмерной суматохе праздника жертва теряется. Это ее и губит.

Фактически только жертва полностью покидает порядок реальности - поскольку движение праздника несет до самого конца лишь ее. Жертвователя можно назвать божественным лишь с оговорками. Это прекрасно чувствовали настоящие теологи [26] В простом смысле познания божественного. Кое-кто полагал, что тексты, на которые я ссылаюсь, свидетельствуют о каком-то христианском влиянии. Эта гипотеза представляется мне никчемной. Ведь основа христианских верований сама взята из предшествовавшего им религиозного опыта, а миру, представленному информаторами Саагуна, присуща связность, необходимый характер которой трудно оспорить. В крайнем случае, добровольная нищета Нанауатцина может сойти за христианизацию. Но на мой взгляд, это мнение основано на презрении к ацтекам, которое, как кажется, Саагун не разделял. , традицию которыхусвоил Саагун, - они ставили выше других жертвоприношений добровольное самопожертвование Нанауатцина, прославляли воинов, принесших себя в жертву богам, и наделяли божественность смыслом потребления. Мы не можем знать, в какой степени смирялись со своей судьбой приносимые в жертву. Возможно, что в каком-то смысле некоторые из них и считали, что "удостоились чести" быть принесенными в жертву богам. По их заклание не было добровольным. Кроме того, понятно, что со времени информаторов Саагуна к таким оргиям смерти относились терпимо лишь постольку, поскольку они затрагивали чужеземцев. Мексиканцы приносили в жертву детей, которых выбирали из их рядов. Причем были предусмотрены суровые наказания для тех, кто пытался покшгуть процессию, когда та подходила к алтарю. Жертвоприношение является смесью тревожности и исступления. Исступление сильнее тревожности, но при условии, что его последствия будут направлены вовне, на чужеземного пленника. Достаточно, если жертвователь откажется от богатства, каковым мог стать для него пленник.

Тем не менее это объяснимое отсутствие строгости не меняет смысла ритуала. В счет шел один лишь переходивший все границы избыток, потребление которого казалось достойным богов. Такой ценой люди пытались избежать собственного вырождения, такой ценой они устраняли бремя, возложенное на них скупостью и холодным расчетом реальности.