Жорж Батай - Проклятая доля

Исключительное свойство потлача проявляется в этой возможности для человека уловить то, что от него ускользает; соединить не знающее границ движение мироздания с границами, присущими человеку.

Но как утверждает старая мудрость: "нельзя и давать, и держать".

В желании быть сразу и безграничным, и ограниченным есть противоречие, и в результате получается прямо-таки комедия: с точки зрения общей экономии дар ничего не значит; расточительство существует только для дарителя.

Вдобавок оказывается, что даритель теряет нечто лишь по видимости. Он не только приобретает над одариваемым власть, которой его наделяет дар. Дело еще и в том, что одариваемый обязан эту власть разрушит!» собственным ответным даром. Соперничество влечет за собой даже более значительный ответный дар: чтобы взять реванш , одариваемый должен не только освободиться, но еще и, в свою очередь, навязать сопернику "власть дара". В каком-то смысле подарки возвращаются с лихвой. Таким образом, получается, что дар есть противоположность тому, чем он кажется: внешне "дарить" означает "утрачивать", но такая утрата приносит дарящему выгоду.

По правде говоря, этот аспект свойственного потлачу абсурдного противоречия обманчив. Первый даритель терпит свою видимую прибыль, возникающую из разницы между его подарками и подарками, полученными в ответ. Лишь у того, кто возвращает в ответ, и создается чувство приобретения - власти - и чувство одержанной победы. Ведь по сути - как я уже сказал - идеалом было бы, если бы за потлач невозможно было отплатить. Выгода здесь никоим образом не соответствует стремлению к прибыли. Наоборот, принятие [дара] побуждает - и обязывает - дарить больше, так как в итоге необходимо снять с себя вытекающие из него обязательства. \

Несомненно, "потлач" несводим к стремлению утрачивать, но то, что он приносит дарителю, не является неизбежным приростом ответных даров - это "ранг", в который он посвящает того, за кем последнее слово.

Престиж, славу и ранг не следует смешивать с могуществом. Или же если престиж и является могуществом, то лишь в той мере, в которой само могущество не имеет отношения к соображениям силы или права, к каким его обыкновенно сводят. Необходимо даже подчеркнуть эту фундаментальную тождественность могущества и способности утрачивать. Здесь противостоят друг другу, препятствуют друг другу и в конечном счете одерживают победу многочисленные факторы. Но в общем и целом, ни сила, ни право не служат человеческой основой различительной ценности индивидов. Решающим образом, что видно по сохранившимся обычаям, ранг различается сообразно способности индивида к дарению. Даже "животная" способность (способность победить в бою), в общем, уступает по ценности дарению. Дарение - это способность присвоить себе некое место или имущество, но это также и дело человека, полностью поставившего себя на кон. Аспект дара, связанный с обращением re животной силе, проявляется четче всего именно в сражениях за общее дело, которому сражающийся отдается. Слача, следствие некоего превосходства, является чем-то иным, нежели способностью занять место другого или же овладеть его имуществом: в ней выражается движение бессмысленного буйства и безмерного расходования энергии, которое заложено в пылу сражения. Сражение является славным потому, что в определенный момент оно выходит за рамки всех расчетов. Но мы плохо поймем смысл войны и славы, если пс соотнесем его с приобретением ранга путем необдуманной траты жизненных ресурсов, чьей наиболее отчетливой формой представляется потлач.

Но если верно, что потлач остается противоположностью хищения, выгодного обмена или - вообще говоря - присвоения имущества, то приобретение тем не менее остается его конечной целью. Поскольку движение, упорядочиваемое потлачем, отличается от привычного, он становится, на наш взгляд, еще более странным, а следовательно, больше способствует обнаружению того, что от нас обычно ускользает; он учит нас нашей основополагающей двойственности. Из потлача можно вывести следующие законы, хотя, несомненно, они не дают определение человеку раз и навсегда (в частности, эти законы по-разному взаимодействуют и даже нейтрализуют следствия друг друга на разных этапах истории); тем не менее они в основе своей не перестают выявлять решающую игру сил:

- прирост ресурсов, которым общества располагают постоянно, в некоторых пунктах и в известные моменты не может стать объектомполного присвоения (его невозможно употребить с пользой, его невозможно использовать ради роста производительных сил), но объектом присвоения становится само расходование этого прироста;

- то, что присваивается при таком расходовании, это престиж, которым общество наделяет расточителя (индивида или группу), престиж, подобно имуществу приобретаемый с помощью расточительства и определяющий "ранг" расточителя;

- и обратным образом, "ранг" в обществе (или "ранг" общества в совокупности обществ) можно присвоить точно также, как орудие труда или поле; если этот ранг в конечном счете и служит источником прибыли, то принцип этот все-таки обусловлен решительным, расточением тех ресурсов, которые теоретически можно было бы приобрести.

Поскольку ресурсы, которые человек имеет в своем распоряжении, сводимы к квантам энергии, то он в состоянии без конца откладывать их про запас в целях роста, который не может быть ни бесконечным, ни тем более - непрерывным. Человеку необходимо расточить их избыток, но он продолжает жаждать приобретений даже тогда, когда поступает наоборот, само мотовство он превращает в приобретение; когда ресурсы израсходованы, остается приобретенный расточителем престиж. Для этой цели мотовство расточает напоказ, ради превосходства, которое оно таким образом обретает над другими. Оно в противоположном смысле использует то отрицание, которому само же подвергает полезность растрачиваемых им ресурсов. Тем самым оно не только само впадает в противоречие, но и наделяет противоречивостью человеческое существование в целом. Отныне человеческое существование впадает в двойственность, где и пребывает: ценность, престиж и истину жизни оно видит в отрицании рабского пользования благами, но в туже секунду само начинает рабски использовать это отрицание. С одной стороны, в вещи полезной и приметной наша жизнь выделяет то, что, будучи для нее необходимым, может служить ее росту (или сохранению), но с другой стороны, если пашу жизнь перестает связывать строгая необходимость, то никакая "полезная вещь" больше не сможет удовлетворить ее. Тогда то, что она не в состоянии уловить - бесполезное пользование своими благами, - жизнь начинает называть и грой, но она пытается уловить то, чьей неуловимости она лселала; использовать то, от чьей полезности отказалась. Для нашей левой руки недостаточно знать, что дает правая: она с тремится окольными путями вернуть этот дар.