Марк Антонин - Наедине с собой

Пусть будут кратки и просты те доводы, которые, чуть только к ним прибегнешь, уже оказываются достаточными, чтобы устранить всякое раздражение, так что ты вернешься к своим делам уже без досады.

Ведь что тебе тягостно? Испорченность людей? Но если ты поразмыслишь над тем, что разумные существа рождены друг для друга, что терпение входит в понятие справедливости, что люди заблуждаются лишь невольно, и сколько людей враждовавших, подозревавших, ненавидевших, сражавшихся уже умерло и обратилось в прах, – тогда ты перестанешь огорчаться.

Или тебе тягостен твой удел во вселенной? Возобнови в памяти взаимоисключающие утверждения: «или Провидение, или атомы», вспомни все доказательства, уподобляющие мир Граду. Или тебя еще связывает твоя телесная сторона? И это – после того, как ты уже заметил, что мышление, отрешенное ото всего и познавшее свои собственные возможности, не зависит от «пневмы», движущейся то мягко, то резко? Вспомни и все прочее, что ты слышал и усвоил относительно страдания и наслаждения.

Страдание связывается с «резким» или «шероховатым» движением, а наслаждение – с «мягким» или «гладким». Подобной терминологией пользовались эпикурейцы – последователи Эпикура Самосского (около 341–271 гг. до н. э.), древнегреческого философа, основателя школы эпикуреизма – учения о счастливой жизни и безмятежности, и киренаики – последователи Аристиппа из Кириены (около 435–355 гг. до н. э., древнегреческого философа, ученика и друга Сократа, основавшего киренскую, или гедоническую, школу философии; в соответствии с его учением, удовольствие является смыслом жизни, а другие ценности – лишь средством для достижения удовольствия.

Или тебя увлекает жалкая слава? Посмотри, с какой быстротой все погружается в забвение, как зияет вечность, беспредельная в обе стороны, как пуст всякий отзвук, какая переменчивость и неразборчивость у тех, кто как будто бы хвалит себя, и какое узкое очерчено для тебя пространство. Да и вся-то земля – точка. Какой же уголок на ней занимает твое местопребывание? И много ли здесь таких, что станут хвалить тебя, да и каковы они сами? Вспомни же, наконец, об удалении в свою собственную обитель и, главное, не разбрасывайся, не суетись, но будь свободным и смотри на вещи как муж, гражданин, смертный! Среди истин, которые всегда должны быть под рукой, заметь особенно две. Во-первых, вещи не касаются души, но пребывают в покое вне ее; причины жалоб коренятся в одном лишь внутреннем убеждении. Во-вторых, все то, что ты видишь, подлежит изменению и вскоре исчезнет. Размышляй постоянно и о том, скольких изменений ты уже был свидетелем. Мир – изменение, жизнь – убеждение.

Известна притча о кольце Соломона (иудейский царь, считавшийся образцом мудрости, жил в 1011–928 гг. до н. э., во время его правления в Иерусалиме был построен Храм, который являлся главной святыней иудеев, сейчас на месте Иерусалимского Храма – Стена Плача): царь попросил совета у мудреца, жалуясь на подверженность страстям, и мудрец дал ему кольцо, сказав, что когда станет плохо, нужно посмотреть на надпись, выгравированную на кольце. Пришло время, и царь, испытывая душевные страдания, взглянул на надпись и прочел: «Все пройдет!» – и это его утешило. Но однажды случилось так, что надпись не оказала своего обычного действия, и царь сорвал кольцо с пальца, собираясь его выбросить. В последний момент Соломон увидел, что внутри кольца тоже есть надпись: «И это тоже пройдет!» – что утешило царя и помогло ему справиться с эмоциями.

Эта притча существует тысячелетия, иногда изменяясь до одной фразы, как в данном случае у Марка Аврелия: «…все то, что ты видишь, подлежит изменению и вскоре исчезнет».

Особенно интересна мысль о том, что «жизнь – это убеждение». Множество психологических методик основано на этой идее, утверждающей субъективность нашей жизни, так как все зависит в основном от нашего мировосприятия, а не от внешних факторов. Так, дворник может считать себя счастливцем, прожившим прекрасную жизнь, а миллионер – неудачником, в жизни которого не было почти ничего хорошего. Все зависит исключительно от убеждения в том или ином.

Если духовное начало у нас общее, то общим будет и разум, в силу которого мы являемся существами разумными. Если так, то и разум, повелевающий, что делать и чего не делать, тоже будет общим – если так, то и закон общий, если так, то мы граждане. Следовательно, мы причастны какому-нибудь гражданскому устройству, а мир подобен Граду. Ибо кто мог бы указать на какое-нибудь другое общее устройство, которому был бы причастен весь род человеческий? Отсюда-то, из этого Града, и духовное начало в нас, и разумное, и закон. Откуда же иначе? Ведь как все то во мне, что обладает свойствами земли, есть частица какой-нибудь земли, влажное – частица другого элемента, животворящее, горячее и огневидное берут начало каждое в своем источнике (ибо ничто не возникает из ничего, как и не превращается в ничто), точно так же и духовное откуда-нибудь да происходит.

Марк Аврелий приводит закон сохранения массы и энергии, который сейчас называют законом Ломоносова-Лавуазье. Впрочем, авторство это весьма условно, так как эти ученые всего лишь сформулировали закон в количественной форме и сами на авторство не претендовали, тем более что еще Эмпедокл (около 490–430 гг. до н. э.), древнегреческий философ, врач, государственный деятель и жрец, еще в V веке до н. э. сформулировал его практически в том виде, в котором его приводит Марк Аврелий: ничто не может произойти из ничего, и никак не может то, что есть, уничтожиться. Но и за столетие до Эмпедокла этот закон широко применялся представителями Милетской школы (научно-философская школа, основанная Фалесом – древнегреческим философом и математиком), чтобы сформулировать теоретические представления о первовеществе как об основе всего сущего. Использование Марком Аврелием данного постулата в своем сочинении таким естественным образом говорит не только о его широком кругозоре, но и о прекрасном образовании – он не только учился, но и воспринимал, и запоминал изученное.

Смерть есть такая же тайна природы, как и рождение. В одном случае соединение, в другом разложение одних и тех же элементов. Вообще в них нет ничего, что могло бы быть для кого-нибудь постыдным, ибо нет ничего, не соответствующего одухотворенному существу или разуму того же строения.

В данном случае смерть представляется необходимой составляющей рождения, можно сказать, что смерть предшествует рождению, так как прежде, чем соединиться, элементы должны распасться – распадается одно соединение, и тут же, из этих же элементов, возникает другое: сначала смерть, а затем рождение, бесконечный круг жизни, своего рода бессмертие. Такая смерть не может быть страшной, так как она является не просто прекращением жизненных процессов, но – прелюдией к дальнейшей жизни.