Коллектив авторов - Опыт словаря нового мышления

Революция сняла конфликт государства и гражданского общества, привела к стремительной децентрализации власти. Правда, либеральные рациональные схемы - разделение властей (гармония законодательной, исполнительной и судебной власти), равновесие между столицей и периферией - не были рассчитаны на аналогичные условия гигантского кризиса. Революция порождала демократическое государство, но в ходе своего развития все более множила примеры несовпадения реальной практики с теорией прав человека. Провозглашенные ею принципы «Декларации прав человека и гражданина» оказывались принципиально утопическими. Либеральные структуры в 1792 г. были потеснены структурами демократическими и отчасти ново-авторитарными. Жирондистская попытка осуществить синтез и создать либеральную Демократию провалилась. Мелкий люд создал свои политические организации, свои ячейки власти. Санкюлоты отрицали либерализм во всех его обличьях. Развитие революции шло от кризиса к кризису, для их преодоления требовались государственные структуры и механизмы политической деятельности совершенно особого рода, созданные не на века, а только на время исключительных обстоятельств. Движение к демократии сопровождалось отказом от некоторых ее основ и, таким образом, являлось одновременно движением к диктатуре. Политика подчиняла государственную жизнь, хотя именно ради автономного, беспрепятственного развития гражданского общества во многом и осуществлялась революция. Конвент после восстания 31 мая - 2 июня 1793 г. уже не был полноценным представительным институтом. Принципы прямой демократии потеснили принципы демократии представительной.

Народ в лице движения санкюлотов привел к власти политическую группировку, в наибольшей степени отличавшуюся вниманием к его нуждам, якобинцы были демократами, но волею обстоятельств именно они создали диктатуру. Ради утверждения демократии в будущем они начали искоренять демократию в настоящем. Несовместимость революционной демократии и революционной диктатуры породила духовный кризис как Робеспьера, так и якобинской республики. Летом 1794 г. революционное меньшинство - якобинцы и санкюлоты - потеряло способность руководить страной и государством.

В результате того же революционного движения, которое превратило политику в автономную сферу, общество также освободилось от тех пут, что сдерживали свободную игру эгоистических интересов. В итоге гражданское общество становилось в оппозицию к сфере политики, и общество в конечном счете возвратило себе те права, что временно были узурпированы политической революцией. Термидор явился политическим выражением частных интересов. Он принес освобождение гражданского общества от революционной диктатуры и деградацию политики. То было первое завершение французской революции.

Но минимальное государство при неразвитом гражданском обществе, к тому же пережившем шок гражданской войны, не может справиться с анархическими тенденциями. В то же время деградация политики, необходимость государственного порядка, успешная внешняя война породили гипертрофированное развитие армии. В 1799 г. политический вакуум заполнил Наполеон Бонапарт, восстановив государство и его примат над гражданским обществом. То было окончательное завершение революции.

Франсуа Фюрэ

История Великой французской революции в том виде, в каком она преподавалась во Франции на протяжении XX века, многие годы исходила из двух взаимосвязанных спорных идей.

Первая из них преподносила всю сумму событий, имевших место между 1789 годом и Бонапартом в качестве «буржуазной революции», обеспечившей превращение буржуазии в господствующий класс в государстве и обществе как в объективном смысле (создание условий для утверждения господства буржуазии), так и в субъективном (революция есть продукт стратегии определенного класса). Идея эта не является чисто марксистской, поскольку она была выдвинута либеральными философами и историками Реставрации и уже затем взята и по-своему дополнена Марксом.

Вторая, напротив, была чисто марксистской. Она выдвигала тезис, согласно которому данная буржуазная революция несла в себе зародыш будущей, подлинно освободительной революции пролетариата. Маркс постоянно противопоставлял политическим иллюзиям французов конца XVIII столетия социальную подлинность будущей революции. А когда такая революция, казалось бы, произошла (в 1917 году в России), она наложила отпечаток на всю историю французской революции, тем более что большевики буквально бредили якобинским волюнтаризмом.

Сочетание этих двух идей породило представление о Великой французской революции как о явлении, проникнутом буржуазным духом с 4 августа 1789 года и до принятия Кодекса Наполеона, прерванном кратким периодом «забегания вперед», каким явилась якобинская диктатура (1793). В этом проявилась возможность слияния в одно целое единства и многообразия исторического процесса. Именно это толкование подверглось критике в трудах историков последней четверти нашего века, посвященных Великой французской революции. Критика затрагивала ряд пунктов.

В работе по социальной истории показан «несовершенный» характер французской буржуазии XVIII века. Хотя французская революция носила действительно антиаристократический характер, ее нельзя рассматривать как продукт деятельности общественного класса, являющегося движущей силой ускоренного развития капитализма, которого, кстати, не произошло.

Буржуазия не является более ни единственной, ни даже центральной движущей силой революции. Дворянство сыграло большую роль в ее подготовке, а частично и на начальных этапах, с 1789-го по 1791 год. Активизация народных масс является ключом к пониманию 1793 года. Поведение крестьянства в целом, встретившего революцию с одобрением, характеризуется резкими различиями. И наконец, роль революционного, до 1793 года, и послереволюционного государства не может быть сведена, по-видимому, лишь к логике буружазных интересов. Обращение к идее контрреволюции в попытке объединить все разнородное, что несет в себе революция с ее предполагаемо буржуазным характером, является лишь иллюзией сознания.

Само разнообразие политических форм, порожденных революционными событиями, начиная с замены аристократического общества обществом свободных и разных людей, ведет к тому, что «социальное» толкование французской революции уступает место скорее «токвильской», нежели марксистской постановке вопроса, что открывает широкую дорогу политической уклончивости современной демократии. Это дает возможность вновь обратиться к двум центральным проблемам: к загадке чрезвычайно радикального характера 1989 года во Франции и к причинам деспотического уклона в развитии революции.