Людвиг Клагес - Космология Эроса

Если мы будем сравнивать состояние бодрствования у созерцающего человека и наше сновидческое состояние, то мы можем догадаться о том, как сильно меняются восприятие, сознание, мышление и действие. В упоминавшейся выше работе говорится: «Едва ли можно сравнивать с тем, что мы подразумеваем под верой. Мы привыкли к вере твердых фактов. В ведических гимнах божество огня Агни без какого-либо обнаруженного противоречия может являться с небес, из воды, из леса, через камни и растения, через Гамию терновых деревьев, в плоде маслины. Оно, подобно огню Прометея, спускается с высот от древних героев. Оно может именоваться быком, красным конем, сияющим языком бога или же устами, пожирающими жертвенный огонь. Мы чувствуем, что нет ничего, кроме народной поэзии, которая в состоянии сохранить, как духи грозы — маруты — беседуя с нами о том, как сдоены небесные воды, как они насыщают Землю, как буря ревет своими громовыми трубами, как море облаков разорвано в клочья, как согнуты в дугу леса и деревья, как земля шатается под ногами, подобно палубе корабля. Конечно же, теперь мы увидели, что такое реальная поэзия. Между тем мы не должны забывать, что все существа-духи не только прославляются, но чтятся через приношения обильных жертв; они умиротворяются ритуалами, которые сопровождают человека на протяжении всей его жизни. Эти церемонии только лишь кажутся декоративными, их значение обретается в магических обычаях, которые бессмысленны без веры в их действенность. Напрасно пытаться осмыслить их с точки зрения дневного бдения, их можно постигнуть лишь сновидческими чувствами, ощущение которых может стать подлинным событием, спрятанным в звучных образах».

Даже в сказках, как в побочном побеге детской жизни, неважно, в Индии ли, в Аравии ли, в Океании ли, в Германии ли, история восхищает нас своеобразной небрежностью в отношении существ и предметов, которые в некотором смысле с быстротой молнии меняются образами. Из гнилой листвы может возникнуть лучезарное золото, уродливая лягушка превратится в прекрасную царевну, а убитый красавец без труда может восстать из мертвых. Вот ведь подлец! Опять же индейцы никогда не будут в действительности тотемным животным, например, волком — «первым человеком» Но благодаря экстатическому созерцанию они в какой-то момент действительно переживают и ощущают, что волк превращается в человека или наоборот, что человек превращается волка! Сердечный нерв созерцательного мышления — это пережитая уверенность в обращаемости явленного мира.

Но под определение «обращения» попадает также смерть. И именно мы, проследившие до конца логику сновидений первобытного состоянии, не в состоянии пока определить, какую роль играют умершие по отношению к живущим. Кому была дарована возможность экстатическим путем «покинуть» себя на удаленное расстояние, когда «возвращался», переживал тесную связку тела и души. Его душа, подобно улетевшей птице, невидимыми нитями была возвращена обратно в насиженные места и прилегающие к ним окрестности. Если бы эти незримые нити были разорваны, то вместе с обретением временной свободы возникла бы проблема возвращения. Обильная космическая жизнь казалась бы манящей, но грозила бы беспутным метанием и безраздельной изменчивостью. И эти нити действительно рвутся в момент смерти, потому что нет никаких сомнений в том, что душа покидает умершее тело. Это открывает бесконечные возможности самореализации во Вселенной. И в этом явлена демоническая сила. Однако именно через это есть риск потерять самого себя. Мы можем это сформулировать через цитату философа Плотина относительно материи как «места принятия образов». То есть душа живущего есть образ, который связан с материей, а душа умершего — это образ, который растворен в материи. Посредством и через душу сны обретают конкретную форму; приходят, трансформируются и исчезают, не встречая никаких материальных преград.

Кто выступает в качестве духа возмездия для нечестивого Дона Хуана? Изваяние убитого губернатора! И в этом слышатся отголоски веры древнего мира! Красноречивый Пиндар провозглашает в своих бессмертных словах: «И тело их следует за всемогущею смертью, Но жив остается облик бытия, ибо только он — от богов. Он спит, когда члены наши — при деле их; а когда на них скатывается дрема, он в несчетных снах являет нам близящийся суд меж теми, кому радость и кому беда...» Это ключ к служению душе! А если говорить о мстящей статуе, то таковых было много в древности. Нам рассказывают, что какой-то охульник исхлестал кнутом статую Теагена, но и того пришел час. Когда нечестивец проходил рядом, статуя упала и придавила его насмерть. Вдали от мира, в незримости потустороннего мира душа умершего — это скорее демонический образ, звезда, камень, дерево, животное или родник, поток, освежающий ветер и лишь затем образ ее прежнего телесного носителя. Вера древности вовсе не заявляла, что есть незримая душа и есть личное существование. Она заявляла: есть живые образы вещей, и они более свободны без телесных оков и имеют возможность превращаться волшебным образом в изменчивую душу!

Теперь можно вспомнить, что не только греки, но и римляне использовали слово «тень» (по-гречески οκιά, на латыни umbra, отсюда происходит фраза «исчезает, как тень» — «Tumulum circumvolat umbra»). Эйдолон также близок к понятию «душа», но это можно обнаружить и у многочисленных «дикарей» — (большей частью вымерших) жителей Тасмании, алгокинских индейцев, индейцев ароваки, парагвайских абипонов, зулусов, гренландцев и многих других. Усиливающая магия зеркала, гадательное искусство, магические взывания, заклинания проклятия, графология, астрология — все становится постижимым, только если принимать во внимание древнюю формулу о душе и образе. Индейцы Гвианы утверждают, что после разложения тела «человек остается в наших глазах». Жители островов Фиджи различают между собой «темный дух» и «светлый дух». Первый — это тень человека, второй — его отражение в воде. Согласно европейским народным поверьям, больной был заколдован и очарован, если в его зрачках перестали появляться отражения (ритуальная кукла). Аналогичным образом древние силы потеряли свою тень, потому что осталась только лишь материя обнаженных душ, образ без тени!

И сейчас уместно вспомнить, чем изначально являлись храмы! Они не походили на христианские соборы как помещения для благословения общины, а были жилищем богов. А потому в таких местах благочестивый мог увидеть их и видел, так как мог взирать на «идолов»! Для язычников сверхъестественные существа были вполне реальными и были в состоянии являться. А потому можно было найти весьма популярную трактовку вопроса, почему слово θειον (Теон — Божественное) сильно походило на термин θεατόν (театон — явленное, видимое)! Неудивительно, что иудеев и христиан именовали «атеои», то есть «презирающими богов», ведь они возвысили разрушительного Бога-Духа, выражавшегося в неприятии образа! Во времена раннего христианства об этом помнили, а потому можно привести отрывок из книги ревнителя Августина, в котором он как раз рассуждает о Боге: «Да, о статуях, одушевленных чувством и исполненных духа и проявляющих разнообразную силу; о статуях, заранее знающих будущее и предсказывающих его посредством жребия, прорицания, снов и множества других вещей, поражающих людей болезнями и исцеляющих эти же самые болезни, приносящих им печаль и радость в зависимости от их заслуг». Что же касается божественных душ, то это в меньшей степени относится к душам близких друзей и близких родственников, но в большей степени — к душам далеких предков, то есть богов, происходящих из другого круга человечества. Благодаря изучению природы созерцания мы можем сказать, что чем дальше современность от прошлого, из которого она произрастает, тем она более блистательная и манящая. Велльхаузен в своей работе «Остатки арабского язычества» сообщал относительно восточных стран, как там делали изображения покойных для того, чтобы каждый мог встретиться с братом, родственником или отцом. Однако по мере того, как поколение сменялось поколением, начиналось буквальное поклонение этому изображению!