Валерий Хазиев - Истины бытия и познания

Но нас интересуют не достоинства и недостатки философской антропологии Толстого, а его представления об онтологической истинности (правильности, правдивости) мира и человека.

Следует отметить, что одной из специфических черт русской философии является настойчивое употребление категории «правда» вместо «истина». Возможно, это связано с особенностью русского языка, а возможно, дело обстоит более серьезно. Эрн, Франк, Флоренский, Розанов, Леонтьев, Лосев, Бердяев постоянно сбиваются с термина «истина» на термин «правда».

Лев Толостой утверждает, что онтологическая истинность человека в его опрощенности и примирении. Это бытийная истинность, космическая, вселенческая, нетленная. И вот здесь мы неожиданно встречаем общую точку соприкосновения Достоевского и Толстого. В споре старца Зосимы и монаха Ферапонта мы в Зосиме видим одну из черт ереси в русском православии — исихазма (гр. исихия — безмолвие, молчание), свившего гнездо в Оптиной Пустыне и уходящего корнями через Паисия Величковского и Нила Сорского в Византию к Паламе, Григорию Синоиду или еще дальше в VII век к Симону Богослову.

Суть учения вкратце в том, что человеку, отрешенному (по Толстому, «опрощенному») от житейских мелочей, человеку, отошедшему от житейских хлопот, открывается внутренний свет {48} 48 Святой Григорий Палама. Триады в защиту священно-безмолвствующих. М., 1966. . И в этой «внутренней молитве» человек приобретает нетленные божественные добродетели истинности, красоты и добра. «Добролюбие» — один из основных терминов в учении Паисия Величковского.

В поисках нетленных ценностей и абсолютного добра, которые могли бы обещать человеку счастье, достойное его божественных диапазонов бытия, Достоевский и Толстой пришли к черте, буквально на один шаг отделяющий их от исихазма.

Умиротворенность Зосимы не есть нирваническая пустота, а заполнение собой открывшейся в человеке благодатью того жизненного пространства, которое человек может охватить. Зосима как бы заряжает энергией то жизненное пространство: место, вещи и людей, которые его окружают. Это и есть старчество. После смерти старца (которым, кстати, мог быть и весьма молодой человек, дело не в возрасте, а в той чистой благодатной энергийности) на этом месте ставили храм, куда шли паломники, желающие приобщиться к сохраняющейся там благодатной силе. Зосима ушел от никчемности, от бренности, от суетности жизни, тем самым получив способность облагораживать эту жизнь светом «добролюбия», что и показывает Достоевский.

Толстовское опрощение и примирение с неизбежностью смерти — это тоже не абсолютная безжизненность нирваны, которая, «умерев для жизни земной», потом через медитацию приобретает совсем иную мирозданческую жизнь. У Толстого и Достоевского «аскеза» касается лишь дурного, ложного, уродливого, суетливого, сиюминутного, временного, конечного, очистившись от которых человек открывает в себе опять-таки земную же благодать («добролюбие»). Так разными путями Толстой и Достоевский пришли к общей картине онтологической истинности человека, его истинной власти над самим собой; к той власти, которая дает, по их мнению, человеку возможность стать божественно счастливым. Русская философия, идеалистическая и материалистическая, не осталась вне генеральной трассы развития мировой философии. Она не только восприняла и освоила, но и обогатила мировую философию своим видением рассматриваемой нами темы — онтологической истины (veritas rei — истинность вещи). В понимании онтологической истинности человека русская философская антропология породила массу новых идей, не оцененных по достоинству и по сей день. Ломоносов, Радищев, Чаадаев, декабристы, Герцен, Чернышевский, Соловьев, Бердяев и многие другие создали концепции, к которым философы должны и еще будут неоднократно возвращаться.

В планетарную историю Земли, миллиарды лет длившуюся в виде геологической истории, в последние несколько десятков тысячелетий вплетается новая нить — социальная история.

Среди различных таксономических основ, используемых в качестве демаркационной линии, которая отделяет мыслящую историю Земли от дочеловеческой, встречается и творчество.

Творчество присуще только социальной материи, утверждают сторонники этой точки зрения, а поэтому оно и есть та веха, которая стоит между мыслящей и немыслящей материей. Рубеж творчества — это вход в мир социальности! Таков тезис приверженцев этой концепции, к которым относится и автор данных строк.

Тезис ясен, но не сильно ли сказано!? Во-первых, почему нельзя отнести, например, появление новых видов растений и животных к творчеству природы? Ведь, формально все признаки налицо. И преемственность на генетическом векторе, и дискретность /скачок/ в цепи эволюционных вариаций, и появление ранее несуществовавшего явления, т. е. нового вида! Причем источник этого «природно-творческого» процесса в самой природе, во внутренних противоречиях ее развития. Так почему же это не творчество!?

Во-вторых, если творчество — это граница начала социальности, то в индивидуальном плане творчество выступает признаком личности, или еще шире — человека. Нет творчества — нет человека — именно такое следствие вытекает из названного тезиса. Так ли это? Не свидетельствует ли миллионная масса людей, занятых на нетворческом производстве, о несостоятельности этого положения?.. Кажется более очевидным, что человек может быть человеком, оставаясь нетворцом, таков контртезис.

Стремление дать ответы на эти вопросы приводит к необходимости выяснить, что такое творчество.

Перечисленные выше формальные (внешние) признаки не позволяют, как мы видели, с достаточной ясностью различать «творчество» природы от творчества, понимаемого как критерий социальности. (Нужно идти дальше, в глубь, в сущность явления.)

Сущность творчества в философской традиции неизменно связывают с коллективным характером человеческой деятельности. Это, безусловно, верный путь, ведущий к раскрытию сущностных параметров творчества, к определению его источников. Однако акцент на коллективности как генеральном признаке труда сам собой не объясняет источник творчества. Ибо если говорить об источниках, то следует указать на противоречивое единство противоположностей, борьба которых и продуцирует внутренние силы того или иного процесса.

Какие же противоположные тенденции сталкиваются в коллективной форме деятельности гомо сапиенсов, что это за противоположности, борьба которых способна производить творческие силы социального субъекта (индивида, класса, партии, общества в целом)?