Тимоти Мортон - Стать экологичным

Всё испускает время, не только люди. Поэтому когда мы говорим об устойчивом развитии ( sustainability ), на самом деле мы в основном говорим о поддержании некоей рамки темпоральности, соразмерной человеку, и этого можно добиться только за счет других существ, то есть вполне вероятно, что мы их вообще в таком случае не учитываем. Что именно мы можем устойчиво развивать, если не одноразмерную агрокультурную темпоральную трубу, которая засосала в себя все формы жизни, подобно пылесосу, поскольку работает уже двенадцать с половиной тысяч лет? И проектирование разных вещей по этому шаблону принесет в конечном счете (то есть уже принесло) вред и людям, что вполне очевидно, ведь всё, что мы знаем и понимаем, и даже то, чего мы не знаем и не понимаем, неизбежно связано друг с другом. Когда начальник нацистской пропаганды Йозеф Геббельс слышал слово «культура», он хватался за пистолет. Я же, когда слышу словосочетание «устойчивое развитие», хватаюсь за солнцезащитный крем.

Всё, что мы рассматривали на нескольких предшествующих страницах, представляется вам этическими и политическими следствиями кантовского опыта красоты, чем-то чудесно незакрытым, поскольку та будущность, которую открывает произведение искусства, является безусловной, то есть она не подвержена постепенному разложению. Невозможно исчерпать значение даже одного-единственного стихотворения, картины или музыкальной пьесы, а стало быть, произведение искусства является своего рода порталом, который позволяет вам бросить взгляд на безусловную будущность, выступающую условием возможности предсказуемых будущих. Искусство, быть может, — лишь небольшой уголок в нашем распланированном совершенно сознательно (или даже слишком сознательно) — и слишком утилитарном — социальном пространстве, в котором мы позволяем некоторым вещам делать с нами это. Что бы стало, если бы мы позволили всё большему числу вещей иметь ту или иную власть над нами?

Отсюда не следует, что функциональные вещи должны быть красивыми, как говорил социалист Уильям Моррис. Дело в том, что, согласно такой точке зрения, вещи — это просто неоформленные сгустки, лишенные каких-либо украшений. Но мы говорим, что никаких таких сгустков не существует. Есть глыбы льда, люди, солнечный свет, Пантеон, белые медведи. Цель не в том, чтобы взять такие вещи, как диваны и дома, и сделать их красивыми в том смысле, который (к примеру) по карману представителям рабочего класса. Вещь такого рода страдает тем же синдромом, что и устойчивое развитие: она выполнена в антропоцентрическом масштабе.

Точно так же мы не можем сделать то, что считаем противоположностью, а именно сказать, что искусство красиво в своей бесполезности, и, если вы не цените его, это ваша проблема. Ведь тогда вы вновь допускаете, что его функция для людей, то есть его актуальное антропоцентрическое функционирование является базовой функцией. Искусство — то место, где вам удается понять, что значит быть человеком, или что-то в таком роде, и именно поэтому то, чем я занимаюсь, называется гуманитарными науками. Но этого недостаточно, что становится понятным, когда, к примеру, пишешь заявки на грант, которые выглядят какими-то ходатайствами. Пожалуйста, не обижайте меня, господин Источник Финансирования. Я такой образованный пиар-парень, который приукрасит скучную булку сциентизма замечательными цукатами гуманитарных смыслов.

Экологическое сознание сводится, по сути, к пониманию того, что есть множество разных форматов темпоральности. Оно равноценно безоговорочному признанию существования существ, которые отличаются от вас и с которыми вы сосуществуете. Как только признание сделано, отменить его не получится. Пути назад нет.

До сего момента я не слишком выходил за пределы элементарного, вполне себе кантианского Канта. Ну разве что совсем немного. Но теперь я собираюсь вывести регуляторы на кантианском микшерском пульте на максимум, чтобы добавить острых ноток, которые сам он допускает только в микроскопических дозах. Вернемся к нашему бедному претенденту на грант, а также к сторонникам «искусств и ремесел», начиная с Уильяма Морриса. Что блокируется их языком? Блокируется тот факт, что искусство — на самом деле не просто украшение. Оно может действовать как причина. Оно что-то с вами делает . Платоники были правы: искусство всегда приводит в волнение (возможно, приятное, но не всегда), и такое волнение как следствие воздействия искусства не входило в ваши планы, а потому его можно с полным правом назвать демоническим , в том смысле, в каком демоны — это посланники богов, то есть речь идет о послании из некоего другого места. Платоники правильно определяют силу искусства, а потому некоторые из них (включая самого Платона) хотят запретить его или же подвергнуть строгой цензуре. Произведение искусства что-то с вами делает, и потому, если вы думаете, что что-то сделать вам могут только формы жизни, само по себе это представляется фактом несколько мистичным и непонятным. Если вы к тому же думаете, что только у людей есть волшебная способность наделять вещи смыслом и темпоральностью, тогда шок будет еще больше, поскольку, как я уже доказывал, искусство испускает время, и на его примере мы узнаём, как вообще любая вещь испускает время. Она проектирует ваше будущее точно так же, как вы проектируете ее будущее.

Кант хочет, чтобы мы слышали это не более чем на десять процентов, но это очень важный ингредиент общего микса, без которого не обойтись. Однако, по Канту, если вы услышите больше, вам будет грозить опасность чар или заколдовывания , препятствующего опыту красоты, что, с точки зрения его учения, недопустимо. Допустимо, когда нас что-то ошеломляет настолько, что мы лишаемся дара речи, но только если вы всё же не влюбляетесь в источник такого эффекта, не зовете его на свидание и тем более не позволяете ему позвать на свидание вас. Кант признает, что возникает своего рода слияние разумов, но лишь до какого-то предела, и это на самом деле имеет отношение к тому, как вы, то есть человек, вменяете вещам реальность. Ведь, по Канту, на самом деле опыт исходит от вас, а не от произведения искусства. Загадка разгадана. Результатом оказывается расколдовывание. Мы можем расслабиться. Кант не превратился в Йоду. Что, конечно, было в планах, поскольку он сам был большим фанатом паранормального (возможно, в том же смысле, в каком гомофобов неотвратимо влечет гомосексуальность). Он сам был зачарован, что, однако, возмущало или вовсе пугало его. Поэтому, хотя Канту пришлось включить в свою теорию идею о том, что вещь на самом деле работает в силу слияния разумов с нечеловеческим существом, он значительно ограничил ее, так что вы бы даже не заметили, оставил лишь микроскопическую каплю «субстанции Йоды», основу супа, ингредиенты которого вы ощущаете, даже если не понимаете, что они собой представляют.