Тимоти Мортон - Стать экологичным

Далее, у нас есть бессчетное множество способов писать об экологии, под которыми мы в общем и целом имеем в виду самые разные способы репрезентации или исследования — в звуках, красках, словах и т. д. Легко понять, какой способ в США самый любимый: повествование от первого лица. Существует особый стиль экологического мышления, который выступает параллелью этому жанру, и его следует изучить, особенно для того, чтобы понять, как его избегать и зачем. В наиболее яркой форме вы можете найти его в том, что порой называют «описаниями природы» ( nature writing ), которые являются наиважнейшим для Америки экологическим стилем. Его, конечно, используют и другие, но его пуританские коннотации, свидетельствующие о нетронутой, богом посланной «девственной природе», определенно восходят к первым белым поселенцам, прибывшим в страну.

Этот стиль я буду называть стилем аутентичности . Дело в том, что в нем самое главное — быть по-настоящему аутентично экологичным, а потому вам надо сказать, что вы экологичны, сначала себе, а потом и всем остальным. Такой стиль связан с репрезентацией: он имеет дело с авторизацией самого себя, и часто его задача в том, чтобы быть автором (письма).

Так вот, замечательное качество повествований от первого лица (поверьте на слово специалисту по литературоведению) в том, что они внутренне ненадежны . «Внутренне» — значит структурно, то есть, если парафразировать, «независимо от того, что вы об этом думаете, и независимо от того, как автор пытается выкрутиться». Не может быть способа доказать, что «я», которое ведет повествование, полностью совпадает с «я» как предметом повествования. Эта фундаментальная черта повествования от первого лица всегда очень кстати, иначе бы вы застряли в том, что только что сказали о себе, и в том, что как именно люди понимают то, что вы о себе говорите. Вы и ваше селфи полностью совпадали бы друг с другом, что было бы совсем не круто. Если бы реальность совпадала со своим образом, ничего бы вообще не могло произойти. К счастью, вы можете сказать: «Мне скучно», а потом сказать: «Мне интересно». В крайнем случае вы можете даже сказать: «Я лгу», а поскольку существует неустранимый зазор между говорящим «я» и «я» как предметом речи, вы от такого высказывания не лопнете.

Из-за этого происходят и другие забавные вещи, когда вы пытаетесь удостоверить подлинность повествования от первого лица. Так, вы думаете, что, если добавить больше деталей, люди вам поверят. Но чем больше деталей вы вводите в повествование, тем более странным становится ваше описание или тем более безнадежным начинает казаться ваше положение, так что ваша тактика терпит поражение. Также она проваливается и в случае описания природы, поскольку, когда вы пытаетесь описать подлинную природу (вместе с подлинным вами, что лишь усугубляет проблему), в итоге у вас накапливается всё больше и больше слов , тогда как ваш пунктик именно в том, что, как вы сами же и подчеркиваете, вы совсем не тот человек, который любит сидеть в запертой темной комнате со своим лэптопом; вы, напротив, такой человек, который любит бывать на природе, жить дикарем в пустыне или где-то еще. Так что вы начинаете использовать какой-нибудь дневниковый стиль с проставленными в повествовании датами, которые могут быть как явными и точными, так и просто подразумеваемыми самой хронологией событий.

Говорящее «я» и «я» как предмет речи структурно различаются. Невозможно свести одно к другому — то есть, конечно, можно, но для подобного сведения требуется так называемая романтическая ирония , про которую я скоро расскажу. Но именно это качество, качество чудесное и обязательное для того, чтобы можно было наслаждаться хорошими мемуарами или же экранизацией, экологистская проза как раз и пытается вечно вымарывать, постоянно терпя провал, поскольку оно неотделимо от формы повествования от первого лица. Всё равно что пилить сук, на котором сидишь: ведь литературное богатство висит именно на нем. Это бессмысленно в литературном плане и на самом деле бессмысленно и в экологическом, поскольку искусственно сглаженное, пытающееся-быть-искренним (а потому непреднамеренно смешное) экологическое повествование от первого лица (в качестве примера можно привести какие-нибудь серьезные дневники с описаниями природы или же рассказы о путешествиях) и есть способ превратить мир в шоколадный батончик или в пакет кукурузных чипсов, а потому любому видно, как вы поедаете их, сидя на диване (хотя и делаете вид, будто путешествуете по так называемой «дикой» природе).

Английские поэты-романтики знали, насколько подозрительно первое лицо, и именно поэтому они его использовали. Поэтому неправильно считать их наивными описателями природы, хотя мы нередко так и делаем, и пусть даже сами они рассказывают о встречах с горами или о страшном, но в то же время бодрящем звуке морского прибоя. На самом деле они пытались обойти этот замечательный природный материал, который ко времени, когда они начали работать, уже успел устареть. Период до романтизма назывался эпохой чувствительности или сентиментализмом, — именно тогда европейские ученые открыли нервную систему и разработали всевозможные теории, объясняющие, как смысл возникает непосредственно из ощущений. Природа означает то, что ощущается спонтанно, нечто такое, что можно постичь безо всяких колебаний и размышлений, нечто скрытое под неизменно фальшивыми хитростями общества и тем, что сентиментализм называл «обычаем». Вспомните, к примеру, о Руссо, который говорил, что люди по природе своей свободны, но общество заковало их в кандалы.

Эти поэты и писатели как раз и пытались освоить довольно скользкое повествование от первого лица, а потому в их произведениях рассказчики порой даже специально заявляют читателям, что они им врали, или же завлекают их, а потом доказывают, что верить им было нельзя. Романтизм не означает какого-то витания в облаках: данный подход предлагает менее антропоцентрическую установку, которая в действительности больше согласуется с научным любопытством; они обнажали то, как сама их позиция меняет то, что они видят. Подумайте о разнице между взглядом на скалу издалека, когда она представляется далеко расположенным предметом, внушающим чувство благоговения, и изучением поверхности скалы при помощи лупы, когда она распадается на детали и, соответственно, утрачивает свою величественную весомость. В XVIII веке эквивалентом iPhone с его камерой и палки для селфи было так называемое стекло Клода — люди часто брали это приспособление в путешествия. Стекло Клода представляло собой полусферу из окрашенного сепией зеркала; вам нужно было встать в особую позу для осмотра пейзажа по предписанным правилам, а затем посмотреть в зеркало. В нем в перевернутом виде отражался пейзаж, который вы созерцали, — в таком виде, словно бы он был написан сепией. В отличие от стекла Клода, лупа показывает поверхность скалы в очень странном виде, поскольку скала в этом случае больше не удовлетворяет нашим антропоцентрическим требованиям, переставая служить красивым фоном (решительно отличаясь тем самым от наших селфи).