Фрэнсис Паркер Йоки - Imperium. Философия истории и политики

Политическая теория стремится обнаружить в истории пределы политически возможного. Эти пределы не отыскиваются в царстве разума. Эпоха разума родилась в кровопролитии и выйдет из моды в ходе еще большего кровопролития. Со своей доктриной, направленной против войны, политики и насилия, она верховодила в величайших войнах и революциях, которые произошли за пять тысячелетий, и она же открыла дверь в эпоху абсолютной политики. С евангелием человеческого братства в руках она организовывала невиданные в истории голодовки, унижения, пытки и истребление населения западной цивилизации после первых двух мировых войн. Объявив политическое мышление вне закона и сделав войну битвой за мораль, а не власть, она обратила в прах тысячелетнее благородство и честь. Непреложный вывод заключается в том, что, включившись в политику, разум стал политическим фактором, несмотря на неизменную приверженность собственной риторике. Когда после войны разум занялся очисткой территории от завоеванного врага, он назвал это «дезаннексацией». Документ, закрепивший новое положение вещей, он назвал «соглашением», хотя продиктовал его в разгар голодной блокады. В «соглашении» поверженный политический противник должен был признать, что он «виновен» в войне, что из-за своей аморальности он недостоин владеть колониями, что только его солдаты совершали «военные преступления». Но независимо от степени морального притворства, на которое способна идеологическая лексика, все сводится только к политике. Поэтому эпоха абсолютной политики возвращается к политическому мышлению, которое исходит из фактов. Фактами она признает власть и волю к власти, присущую людям и высшим организмам, и находит любую попытку описания политики в моральных терминах столь же абсурдной, как изложение химии на языке теологии.

В западной культуре существует целая традиция политического мышления, главными представителями которой были Монтень, Макиавелли, Гоббс, Лейбниц, Боссюэ, Фихте, Де Местр, Доносо Кортес, Ипполит Тэн, Гегель и Карлейль. Если Герберт Спенсер описывал историю как «прогресс» от военно-феодального к торгово-промышленному строю, то Карлейль явил Англии прусский дух этического социализма, внутреннее превосходство которого в грядущую эпоху политики должно было вызвать во всей западной цивилизации не менее фундаментальные перемены, чем капитализм в эпоху экономики. Это политическое мышление было творческим, но, к сожалению, осталось непонятым. В итоге набравшее силу невежество позволило факторам дисторсии ввергнуть Англию в две бессмысленные мировые войны, из которых она вышла, потеряв почти все.

Гегель постулировал трехстадийное развитие человечества от природного общества через буржуазное общество к государству. Его теория государства поистине органическая, а определение буржуа совершенно уместно в XX веке. По Гегелю, буржуа — это человек, не желающий покидать сферу внутреннего политического комфорта и противопоставляющий себя целому как индивид со своей священной частной собственностью. Свое политическое ничтожество он компенсирует обладанием и наслаждением плодами жизни в полной безопасности, поэтому стремится защитить себя от возможной насильственной смерти, избегая проявлять храбрость. Это — точный портрет настоящего либерала.

Упомянутые политические мыслители не пользуются популярностью в широких кругах. Пока все идет хорошо, большинство не желает слышать о борьбе за власть, насилии, войнах или связанных с ними теориях. Поэтому в XVIII и XIX столетиях сложилось мнение, что политические мыслители — и первой жертвой стал Макиавелли — были порочными, отсталыми, кровожадными людьми. Простого утверждения, что войны будут всегда, было достаточно, чтобы сказавшему это человеку приписать желание , чтобы войны продолжались. То, что он привлек внимание к широкому и безличному ритму чередования войны и мира, выставили слабоумием в сочетании с моральной несостоятельностью и эмоциональной ущербностью. Одним словом, констатацию фактов приравняли к их желанию и созданию. Не далее как в XX столетии тот, кто указывал на политическое ничтожество Лиг Наций, считался проповедником отчаяния.

Рационализм антиисторичен, тогда как политическое мышление — это практическая история. В мирное время неприлично говорить о войне, в военное время — о мире. Чтобы теория быстро приобрела популярность, она должна превозносить существующий в данный момент порядок вещей и тенденцию, которую он якобы олицетворяет, как наилучшие и предопределенные всей предшествующей историей. Поэтому интеллектуалы предали Гегеля анафеме за его государственную ориентацию, свидетельствовавшую о его «реакционности», а также за то, что он не присоединился к революционной толпе.

Поскольку большинство людей предпочитает слышать о политике только усыпляющие разговоры и не нуждается в призывах к действию, и поскольку в условиях демократии политические технологии опираются на то, что хочет услышать большинство людей, демократические деятели в XX веке разработали целую диалектику партийной политики. Идея состояла в том, чтобы рассматривать деятельность с «незаинтересованных» позиций: моральных, научных или экономических, и уличать оппонента в аморальности, ненаучности, незнании экономики — одним словом, в политиканстве , и с этой дьявольщиной следовало бороться. Собственная же позиция преподносилась как совершенно «аполитичная». В эпоху экономики «политика» считалась позорным словом. Однако любопытно, что в определенных ситуациях, обычно касающихся отношений между странами, часто использовалось обвинение в «неполитичности». Под этим понималось, что обвиняемый человек не способен к переговорам. Кроме того, политик должен был симулировать нежелание занять пост. В итоге он якобы преодолевал свою нерешительность во исполнение умело подготовленной «воли народа» и соглашался «служить». Все эти приемы назывались макиавеллизмом, хотя Макиавелли был политическим философом, а не притворщиком. Ни одна книга, написанная партийным политиком, не читается, как «Государь», зато они славословят всю человеческую расу, кроме отдельных извращенцев — оппонентов автора.

Фактически книга Макиавелли написана в оборонительном ключе, как политическое оправдание методов некоторых государственных деятелей на примерах иностранных вторжений в Италию. Во времена Макиавелли в нее поочередно вторгались французы, немцы, испанцы и турки. Когда армии революционной Франции оккупировали Пруссию и подкрепляли гуманистические сантименты о правах человека жестокостью и широкомасштабным грабежом, Гегель и Фихте восстановили уважение к Макиавелли как мыслителю. Он предложил средство защиты от противника, вооруженного гуманистической идеологией, и раскрыл подлинную роль словесных сантиментов в политике.