Дэниэл Деннет - Насосы интуиции и другие инструменты мышления [litres]

Мы можем убедиться, что никакие внутренние свойства четвертачника, рассматриваемого в узком контексте и вне зависимости от его прошлого, не позволят нам отличить его от настоящего ч-бальбера, изготовленного по заказу панамского правительства. И все же, учитывая его происхождение, разве не возникает проблемы с его функцией, значением и смыслом, когда он впервые переходит в состояние, которое нам так хочется назвать состоянием Ч? Можно ли считать это переходом в состояние Ч (означающее “я принял американский четвертак”) или в состояние ЧБ (означающее “я принял четвертак панамского бальбоа”)? Я бы (как и Millikan 1984) сказал, что определить, считается ли его панамский дебют переходом в состояние Ч или в состояние ЧБ, можно только на основании того, был ли он выбран на новую роль за свою способность определять четвертаки бальбоа – выбран в буквальном смысле, например владельцем панамской франшизы “Пепси-колы”. Если он был выбран за свою способность, то, даже если новые владельцы и забыли обнулить счетчик, первый акт “восприятия” следует считать случаем верной идентификации, проведенной ч-бальбером, поскольку теперь он используется именно для этого . Отныне определение четвертаков бальбоа – его собственная функция. Если же четвертачник был отправлен в Панаму по ошибке или прибыл туда случайно, то его дебют ничего не будет значить, хотя его функциональность, вероятно, скоро – и даже немедленно – будет признана и оценена соответствующими органами (которые могут переключить его на исполнение новой роли), в результате чего все его последующие состояния будут считаться состояниями ЧБ. Однако, пока он не выбран для выполнения этой задачи, как бы хорошо он ни определял четвертаки бальбоа, его состояние принятия не будет означать (в артефактном, производном, “вроде как” – смысле) “я принял четвертак панамского бальбоа”. Можно предположить, что Сёрл с коллегами позволили бы мне сказать это, поскольку четвертачник, в конце концов, всего лишь артефакт. Он не обладает исходной интенциональностью, поэтому нет смысла копать “глубже” – здесь нет никакого предмета для обсуждения. Сёрл с коллегами сказали бы, что это лишь практический вопрос того, как лучше говорить о состояниях устройства метафорическим и антропоморфическим языком.

Теперь, разобравшись с производной интенциональностью, давайте изучим непроизводную, исходную интенциональность, то есть нашу интенциональность. По этому вопросу Сёрл, Фодор, Крипке и многие другие не соглашаются не только со мной, но и с философами Рут Милликен, Полом и Патрицией Черчленд, специалистами по когнитивной науке Дугласом Хофштадтером и Марвином Минским, а также почти со всеми представителями сферы искусственного интеллекта (ИИ). Споры не утихают уже более тридцати лет, и напряжение по-прежнему зашкаливает. В чем же предмет этих споров?

2 . Земля-Двойник. Допустим, человек по имени Джонс выглядывает в окно и видит лошадь. Лошади там может и не быть, но в своем психическом состоянии он полагает, что видит лошадь, и дело здесь вовсе не в интерпретации (как говорят Сёрл и компания), потому что это голый факт, проявление исходной интенциональности . Посмотрим, что в таком случае произойдет, если мы проведем мысленный эксперимент, в точности дублирующий панамский. (Подсказка: мы воспользуемся доведением до абсурда. ) Допустим, планета Земля-Двойник во всем похожа на Землю, но вместо лошадей на ней обитают шмошади [37]. Шмошади выглядят, как лошади, поэтому отличить их от лошадей могут только образованные биологи, имеющие в своем распоряжении тест-наборы ДНК, однако шмошади не больше лошади, чем дельфины – рыбы. Обитатели Земли-Двойника называют шмошадь “лошадью”, или cheval , или Pferd , или еще как-нибудь – не забывайте, Земля-Двойник в точности похожа на Землю, за исключением наличия шмошадей.

Допустим, мы отправляем Джонса на Землю-Двойник, где обитают шмошади, но он этого не понимает. (Мы даем ему снотворное на время путешествия, после чего он просыпается в постели своего визави на Земле-Двойнике.) После этого, увидев шмошадь, он, естественно, подумает и скажет: “Смотрите! Лошадь!” Говоря так, он либо по-прежнему действительно полагает, что видит лошадь (то есть демонстрирует ошибочное, не соответствующее действительности убеждение), либо, глядя на шмошадь, впервые в жизни (и в полном соответствии с действительностью) полагает, что видит шмошадь. Как понять, какое из событий происходит на самом деле? Истинно или ложно спровоцированное шмошадью убеждение? Если сначала он ошибочно подумал, что только что увидел лошадь, сколько ему нужно будет прожить среди шмошадей и поговорить о шмошадях с обитателями Земли-Двойника, чтобы адаптировать значение слова “лошадь” в своем языке (не понимая этого!)? Если бы на Земле-Двойнике он воспитал детей, что означало бы для них усвоенное от отца слово “лошадь” – лошадь или шмошадь? Не забывайте, лошадей они ни разу не видели. Вокруг них всегда были шмошади.

Само собой, это гротескный, утрированный пример, но он поднимает важный вопрос: что определяет смысл наших терминов и каким образом? Превалирует ли всегда и везде история или же повседневное использование слов пересиливает историю и доминирует над нею? В этом случае опыт Джонса не несет нам никакой пользы: он понятия не имеет, что живет уже не на Земле, а потому, вероятно, будет утверждать, что его слово “лошадь” означает лошадь . Значение того слова, которое он произносит, проистекает из его перцепционного убеждения, и это убеждение ему понятно: он смотрит на лошадь. Именно поэтому он сказал : “Смотрите! Лошадь!” (И мог бы добавить: “Это же совершенно очевидно!”) Но теперь представьте, что мы рассказали ему о его путешествии и объяснили едва заметное, но важное различие между лошадьми и шмошадьми. Что он скажет в таком случае, что ему следует сказать в таком случае и, что гораздо важнее, есть ли достаточные основания считать любые его слова истиной в последней инстанции? Разве он не делает ровно то, что делал бы любой из нас – а именно, строит теории на тему, о которой должным образом не осведомлен ни он сам, ни мы? Предположим, он говорит, что его слово “лошадь” теперь означает шмошадь, то есть, видя шмошадь и называя ее лошадью, он не совершает ошибки. Как говорится, с волками жить…

Может ли он просто определить значения своих слов и тем самым решить вопрос? Что если впоследствии он забудет, какие значения им присвоил? Порой мы так и поступаем: “Отныне «джабджабом» я называю столовую соль. Передайте джабджаб, пожалуйста!” В контексте научного теоретизирования условные определения весьма распространены, однако они всецело зависят от готовности коммуникантов к взаимодействию. Если Джонс обладает исходной интенциональностью, предположительно он должен в любых обстоятельствах понимать значение собственных терминов, однако выходит, что сам Джонс не в состоянии взаимодействовать со своей исходной интенциональностью лучше нас, людей со стороны. Допустим, к примеру, что мы солгали Джонсу о его перемещении на Землю-Двойник и он поверил нашей лжи (в философских насосах интуиции люди весьма легковерны). Если после этого он скажет нам, что его слово “лошадь” теперь означает шмошадь, будет ли он прав? Вероятно, ему следовало бы сказать, что он понятия не имеет, что теперь означает его слово “лошадь”. Но, если уж на то пошло, мы тоже могли сгонять на Землю-Двойник, а потому не стоит ли нам всем признать, что мы тоже понятия не имеем, что именно значит наше слово “лошадь”?