Эрик Хобсбаум - Марксизм в эпоху II Интернационала. Выпуск 1.

Чтобы не впасть в двусмысленность, необходимо подчеркнуть, что проблема противопоставления «политической» революции революции «социальной» имела много измерений. В некотором смысле Ткачев в отличии от революционеров «Земли и воли» проповедовал «политическую борьбу»: он был убежден, что свержение царского самодержавия, за которым последует диктатура революционного авангарда, является необходимой предпосылкой социальной революции. Однако он был непримиримым противником «чисто политической» революции и политической свободы, убежденный в том, что ее иллюзорная природа была развенчана «экономическим материализмом». Мы даже можем утверждать, что его отношение к политической свободе на самом деле было более одиозным, чем у других народников: Петр Лавров и Михайловский считали, что политическая свобода желательна для интеллигенции, но может быть принесена в жертву на благо народа; Ткачев видел в политической свободе абсолютное зло, которое с экономической точки зрения служит исключительно сильным мира сего и максимально увеличивает социальное неравноправие.

Таким образом, народники восприняли марксизм довольно своеобразно: они доброжелательно приняли Марксову критику буржуазной политической демократии, но полностью игнорировали убеждение Маркса в том, что, несмотря ни на что, это огромный шаг вперед по сравнению с автократией. Под впечатлением жестокостей капиталистического развития они отказались считать рост капитализма крупным достижением истории человечества. Их истолкование капитализма, в общем, не было марксистским, поскольку в капиталистическом развитии они видели исключительно регрессивный процесс; вместе с тем их точка зрения на капитализм была бы невозможной без критического вклада Маркса.

В начале 70-х голов народники также не отдавали себе отчета в том, что марксизм мог быть использован в качестве теоретического оправдания капиталистического развития их собственной страны. Первым мыслителем-народником, который затронул эту проблему был Ткачев. Он не игнорировал марксистское положение необходимости полного развития любой экономической формации, но попытался истолковать его по-своему, т.е. применив его к экономическому развитию, характерному для каждой формации, которую он рассматривал в отрыве от других, а не к историческому развитию, взятому во всей его сложности, другими словами, как точную и неизбежную последовательность экономических формаций. Он утверждал, что всякий экономический принцип имеет собственную логику внутреннего развития. Как мы не можем в суждении перескочить от начальной предпосылки к заключению, так и в историческом развитии экономического принципа (то есть экономической формации) невозможно перепрыгивать через промежуточные этапы [14]. Тем не менее возможно положить начало абсолютно новому циклу, если старые экономические принципы полностью искоренены. Эта возможность выбора реализуется главным образом в переходные периоды, когда старые экономические отношения отжили, а новые пока еще полностью не утвердились. В России, по мнению Ткачева, социалистическая революция может победить в данный момент, когда все жизненные проявления старой феодальной формации исчерпали себя, или же в отдаленном будущем, когда страна переживет все, пройдет через печальные фазы капиталистического развития. В настоящее время будущее страны в руках революционеров, завтра будет слишком поздно. В Германии существовала та же альтернатива во времена Великой крестьянской войны. Томас Мюнцер в отличие от того, что утверждал Энгельс, имел объективную возможность победить и избавить Германию от мук капиталистического развития [15]. Сегодня та же возможность предоставляется русским социалистам: пожалуй, Россия более близка к социализму, чем Запад, поскольку она еще не встала на путь капитализма.

Эта идея послужила Энгельсу толчком для написания короткой сатиры против бакунинского инфантилизма («Volkstaat», 6 – 8 октября 1874 года). Ткачев ответил «Открытым письмом» (1874), обвиняя Энгельса в том, что он оппортунистически предал истинный революционный дух и не знает русских условий. Энгельс в свою очередь ответил Ткачеву статьей «О социальном вопросе в России», в которой подчеркивал, что необходимое условие для социализма – высокий уровень капиталистического развития:

«…буржуазии… является таким же необходимым предварительным условием социалистической революции, как и сам пролетариат. Поэтому человек, способный утверждать, что эту революцию легче провести в такой стране, где хотя нет пролетариата, но зато нет и буржуазии, доказывает лишь то, что ему нужно учиться еще азбуке социализма» [16].

Это мнение прекрасно гармонировало с предисловием к первому немецкому изданию «Капитала», в котором историческое развитие описывалось как «естественно-исторический процесс», объективный и независимый от воли человека, процесс, который с «железной необходимостью» открывает себе дорогу и не оставляет отсталым странам иного выбора, как пройти те же этапы экономического развития, через которые прошли более развитые страны.

Применение к России этой теоретической точки зрения поставило перед русскими социалистами драматическую дилемму, с особой остротой сформулированную в статье Михайловского «Карл Маркс перед судом г. Ю. Жуковского» (1877). Западным социалистам, утверждает Михайловский, Марксова теория дает научное объяснение прошлого и массу аргументов в поддержку необходимости и желательности социализма. Ее принятие не повлечет за собой морального разлома, разделения между идеалом и диагнозом настоящего положения вещей. Русский социалист, который принял бы теорию Маркса, окажется в ином положении: он будет вынужден допустить, что в данный момент необходимых предпосылок для социализма в его стране не существует и что картина ближайшего будущего России не находит соответствия в Марксовом описании капиталистического развития Англии. К тому же исторический детерминизм Маркса вынудил бы его принять все последствия капиталистического развития, несмотря на полное понимание горестей и страданий, которые оно принесло бы народу. Таким образом, чтобы оставаться верным Марксовой теории, он должен бы превратиться в пассивного наблюдателя, который изучает социальные процессы с фаталистическим безразличием, или же стать активным сторонником капитализма [17].

Предсказания Михайловского действительно исполнились, по крайней мере частично. Некоторые русские революционеры под влиянием Маркса заняли позицию пассивных наблюдателей, считая, что социальные процессы надо предоставить самим себе до тех пор, пока русский капитализм не созреет в достаточной мере, чтобы его устранить [18]. К тому же – и это еще более примечательно – начиная с 80-х годов марксизм был использован как главный аргумент в пользу капиталистического развития в России. В 1885 году Н. Зибер, профессор Киевского университета, считавший себя марксистом, опубликовал свою книгу «Давид Рикардо и Карл Маркс» (отдельные части этой книги были уже изданы в 70-е годы) [19], в которой марксизм рассматривался как прямое продолжение классической буржуазной экономии и делался вывод, что переход к капиталистическому этапу развития диктуется всеобщим законом экономического развития. Об этом ученом, между прочим, Маркс положительно отозвался в послесловии ко второму немецкому изданию «Капитала». В 90-е годы в России появились так называемые «легальные марксисты», которые поддерживали капиталистическую индустриализацию Витте и пропагандировали скорый распад крестьянской общины. Это было очень распространенное течение со своими печатными органами, в чьих рядах были даже университетские профессора и преподаватели высших учебных заведений. Самый авторитетный его представитель, Петр Струве, написал «Критические заметки по вопросу об экономическом развитии России» (1894), в которых был сделан вывод, не вызывавший сомнений: «Нет, признаем нашу некультурность и пойдем на выучку к капитализму» [20]. В последующие годы тот же Струве признавал, что «легальный марксизм» был исключительно «оправданием капитализма» и, стало быть, роль, которую он сыграл в развитии русской мысли, можно сравнить с ролью либерально-политической экономии на Западе. Плеханов высказал аналогичное мнение следующим образом: «Своеобразие нашей новейшей истории состояло в том, что даже европеизация нашей буржуазии произошла под знаменами марксизма».