Эрик Хобсбаум - Марксизм в эпоху II Интернационала. Выпуск 1.

Имеется, однако, еще одно отличие, характерное для довоенной и послевоенной полемики о II Интернационале и о его «вульгаризации марксизма». В то время как он подвергался в основном концентрическим нападкам со всех сторон, его объективно отрицательный политический баланс серьезно осложнял ему защиту своих традиций в целом.

Критиков II Интернационала и выводимой из него марксистской традиции было намного больше, чем возможных сторонников, и у первых задача оказалась легче, чем у вторых. Не считая вялых казенных выступлений, даже в рядах самого рабочего и социалистического Интернационала нельзя было подчеркивать его тесную преемственность по отношению ко II Интернационалу. К тому же наиболее живучие традиции некоммунистического марксизма в период между двумя войнами (вспомним журнал Гильфердинга и австромарксизм) ложились скорее на почву новаторства, чем преемственности; по крайней мере преемственность являлась плодом очень осторожного отбора в русле традиций II Интернационала.

Таким образом, мы имеем дело с концепцией полемической. Попытаемся вскрыть ее характерные черты. Известна связанная с глубокими изменениями в политической ориентации разница в подходе, с которым Ленин до и после войны давал характеристику периоду в четверть века, предшествовавшему краху 4 августа.

«Везде, – писал Ленин в 1913 году об историческом периоде между 70-ми годами XIX века и русской революцией 1905 года, – складываются пролетарские по своей основе социалистические партии, которые учатся использовать буржуазный парламентаризм, создавать свою ежедневную прессу, свои просветительные учреждения, свои профессиональные союзы, свои кооперативы. Учение Маркса одерживает полную победу и – идет вширь » [1].

А шесть лет спустя, указывая место нового, коммунистического Интернационала в истории рабочего движения, Ленин говорит:

«Второй Интернационал (1889 – 1914) был международной организацией пролетарского движения, рост которого пошел вширь, что не обошлось без временного понижения высоты революционного уровня, без временного усиления оппортунизма, приведшего в конце концов к позорному краху этого Интернационала». «Второй Интернационал был эпохой подготовки почвы для широкого, массового распространения движения в ряде стран» [2].

В обеих формулировках присутствует тема расширения, географического распространения. Но во второй уже нет никакой ссылки на марксизм. Объясняется это тем, что в течение всего военного периода Ленин вел неустанную борьбу против «вождей II Интернационала», против «господ Плехановых, Каутских и иже с ними», «опошливших и исказивших марксизм». Ленин проводил получившее широкое, но недолговечное признание различие между организационным наследием II Интернационала вообще и немецкой социал-демократии в частности и изменой оппортунистически настроенных вождей. Вменяемое Каутскому «искажение» марксизма следовало видеть сначала в затушевывании революционного характера марксизма, а затем в прямом отказе от него. При оценках преимущественно политического характера или по крайней мере касающихся отношения марксизма к политической практике международной социал-демократии Ленин стремился выявить идеологические – а также социальные – признаки основных течений социализма в период II Интернационала: оппортунисты, то есть те, кто на основе бернштейнианского ревизионизма и даже независимо от него проводил политику реформистского прагматизма; «левые», главными представителями которых были большевики; наконец, «ортодоксы» во главе с Каутским, дошедшие перед войной или в самом ее начале до полного отречения от марксизма. Такое различие уже имело свою историю, но лишь в ходе полемики о войне оно, так сказать, выкристаллизовалось окончательно.

По Ленину, каутскианство представляет собой нечто вроде того, что голландские левые марксисты называли «пассивным радикализмом». Оно приводило к «замене революционного марксизма эклектизмом в теории и к раболепству или бессилию перед оппортунизмом на практике» [3]. Каутскианство следовало рассматривать как безусловно «социальный продукт противоречий II Интернационала», «типичный и яркий пример того, как словесное признание марксизма привело на деле к превращению его в „струвизм“ или в „брентанизм“» [4].

Именно на этой основе, подкрепленной «Империализмом», «Государством и революцией» и прямой полемикой, которая содержалась в брошюре о «ренегате» Каутском, советские марксисты будут в дальнейшем выступать против каутскианства и II Интернационала. В своих лекциях 1924 года в Свердловском университете Сталин подчеркивал, что оппортунисты II Интернационала (тройственное ленинское различие было уже забыто, и «ортодоксы» сделались «оппортунистами») замуровали «гениальные мысли Маркса и Энгельса о тактике и стратегии», руководствуясь в своих политических действиях «теоретическими догмами»: «пролетариат не может и не должен брать власть, если он не является сам большинством в стране… пролетариат не может удержать власть, если нет у него в наличии достаточного количества готовых… кадров… метод общей политической забастовки неприемлем для пролетариата» [5].

Эти высказывания касались исключительно, или по крайней мере преимущественно, политической сферы, и в них отнюдь не выделялась в каутскианстве та категория, с которой мы имеем дело в наше время и которая постепенно превращалась в идеологию интеграции, слияние дарвинизма с марксизмом и т.д. Сталин действительно критиковал так называемую теорию производительных сил Каутского за «недооценку субъективного элемента», но его критика не шла дальше указаний на механицизм подобного марксизма. Интересно даже отметить, что некоторые сторонники каутскианского марксизма обращались с подобной критикой как раз по адресу советского марксизма. Анализируя книгу Бухарина об историческом материализме, один из главных представителей II Интернационала, Эмиль Вандервельде, высказывал мнение, что у Каутского марксизм «передовой», а у Бухарина «марксизм регрессирующий, упрощенный до предела, сведен к простой схеме». Цитируя высказывание Бухарина по поводу перспектив революции («Мы не можем пока что предвидеть дату этого события… Нам неизвестна скорость общественных процессов, но мы уже можем указать их направление»), Вандервельде иронически комментировал: «Когда Свердловский университет продвинется в своей работе, можно будет излагать законы на языке цифр и предсказывать дату того или иного события так же, как мы предсказываем дату лунных затмений» [6]. Это было не только повторением излюбленных аргументов Бернштейна, относящихся к концу века, но и проявлением полемики, которую вела социал-демократия в период между двумя мировыми войнами против создания новой марксистско-ленинской «ортодоксии», с претензией на открытый и демократический характер каутскианской ортодоксии.