Эрик Хобсбаум - Марксизм в эпоху II Интернационала. Выпуск 1.

«В действительности за всеми этими шумными дискуссиями стоит серьезный и существенный вопрос. Горячие, живые и поспешные ожидания последних лет, ожидания, слишком определенные в деталях и окраске, наталкиваются на отчаянное сопротивление со стороны экономических отношений и наиболее сложных хитросплетений политического мира» [29].

Решающим оказался прежде всего тот факт, что марксистская ортодоксия не располагала собственной структурой и, будучи ортодоксией, не имела возможности ее создать (так как избрала тактику «увенчания победой»), для того чтобы соответствующим образом реагировать на новые явления, и особенно на возникновение империализма во всех его проявлениях. Именно это обстоятельство и станет объектом критики как справа, со стороны ревизионизма, так и слева, со стороны радикализма, критики, которой ортодоксия, застывшая после 1910 года в форме статического центризма, не сумела ничего противопоставить, кроме самой себя. В то время как ревизионисты и радикалы, каждые по-своему, пытались с помощью новой стратегии переделать изменившийся мир, ортодоксы дожидались, как иронически заметил Вильгельм Либкнехт, чтобы им, как в сказочной стране, «жареные голуби революции» сами падали в рот [30].

Интересно в этой связи отметить, что этот кризис, если абстрагироваться от некоторых частных явлений, не оказал влияния на количественное развитие марксистских социалистических партий. И решающую роль в этом сыграл автоматизм, которым характеризуется экономический рост именно в относительно промышленно развитых странах. Важное значение имеет в данной связи замечание Хобсбомао том, что эффективная интеграция рабочего движения в рамках существующего социального и политического строя развитых капиталистических стран была сбалансирована тем фактом, что марксизм стал идеологией русского революционного движения, и это движение внесло вклад в оживление марксизма в индустриальных государствах [31]. Достаточно подумать о влиянии, которое первая русская революция оказала на руководителей социалистических партий II Интернационала, чтобы согласиться с этой интерпретацией.

Но на марксистскую ортодоксию, на марксизм II Интернационала, наложил отпечаток не только кризис, но и определенная стратегия завоевания политической власти. Основные черты этой стратегии восходят еще к Энгельсу. А то, что позднее эта стратегия оказывалась все более неэффективной и что именно отсюда пошла оппозиция гегемонии германской партии во II Интернационале, в данном случае к делу не относится [32]. Наряду с ожиданием социальной революции существовало решение добиваться освобождения рабочего класса легальным, парламентским путем. Здесь решающую роль играло всеобщее избирательное право, которого другие добивались ценой упорной борьбы, а в Германии оно было введено уже в 1866 году, так как входило в «бонапартистские» расчеты Бисмарка. По Энгельсу, способностью социал-демократии использовать всеобщее избирательное право определялась степень развития социализма. Уже в 1884 году, рассматривая успехи, достигнутые партией на выборах в рейхстаг, он считал ее новой силой, которая «так же уверенно и неудержимо прокладывает себе путь, как в свое время христианство, настолько уверенно, что уже теперь можно математически точно вычислить уравнение ее возрастающей скорости и тем самым определить срок ее конечной победы» [33]. Высказанное им еще во время действия законов против социалистов положение о том, что мирное, беспрепятственное развитие германского рабочего движения, несомненно, привело бы к победе, после триумфа на выборах 20 февраля 1890 года стало основой всех стратегических и тактических соображений. После того как за социал-демократов проголосовало 1427 тысяч человек, что сделало их партию самой сильной в Германии, Энгельс утверждал, что день выборов – это был «день начала германской революции» [34], а следовательно, и общеевропейской социальной революции, поскольку Энгельс был твердо убежден, что только в Германии может решиться вопрос об успехе или поражении революции, которую он всегда считал событием, способным потрясти всю Европу [35]. Из письма к Полю Лафаргу, в котором 20 февраля 1890 года упоминалось как дата начала революции в Германии, ясно видно, что именно убежденность привела к тактике, которая была направлена на то, чтобы проводить легальные акции и избегать провокаций со стороны правящих классов. От «начала революции» было рукой подать до самой победоносной революции и ее заранее определенного исхода – прихода социал-демократии к власти в Германии, но это таило также опасность переоценки собственных сил и, следовательно, преждевременного выступления. Кроме того, Энгельс считал, что все более угрожающей становилась возможность войны в Европе, которая расколола бы социалистическое рабочее движение в Германии незадолго до осуществления цели. Если абстрагироваться от последнего аргумента, то стратегию, провозглашенную Энгельсом в первой половине 90-х годов, можно свести к следующим трем пунктам:

1. Если ситуация будет развиваться мирным путем, то победа социализма в Германии неизбежна. Можно «почти с математической точностью определить время», когда социал-демократия «придет к власти» [36].

2. С учетом уровня, достигнутого военной техникой, вооруженный конфликт обещает победу только в том случае, если большая часть армии перейдет на сторону революционеров. «Эра баррикад и уличных боев прошла навсегда, если войска сражаются, сопротивление становится безумием» [37].

3. Наиболее эффективным орудием борьбы современного пролетариата становится всеобщее избирательное право, которое германская социал-демократия образцово использует. Это инструмент, способный привести к революции.

Как видим, стратегия Энгельса была преимущественно стратегией революционного парламентаризма [38]. Наиболее известное свидетельство в пользу этого положения содержится во введении к изданию 1895 года Марксовой«Классовой борьбы во Франции с 1848 по 1850 г.» – введении, которое, впрочем, часто неправильно понималось. Статью эту никак нельзя считать свидетельством отхода Энгельса от революционной концепции, как утверждали представители ревизионизма, особенно Бернштейн, если мы не хотим добровольно игнорировать революционную перспективу, лежащую в основе энгельсовскойтактики, которая даст партии «упругие мускулы и красные щеки» [39]. Как разъяснил Энгельс Полю Лафаргу в феврале 1895 года, всякий призыв к легальности имеет единственной целью подготовить к критическому моменту основное ядро международного рабочего движения, не допустив, чтобы оно истрепалось в «авангардных стычках» [40]. Это была перспектива, существенно отличавшаяся от той, на которую нацеливалось руководство германской партии, полагавшее необходимой и окончательной тактику, которую Энгельс рекомендовал «лишь для Германии сегодняшнего дня, да и то со значительной оговоркой» [41]. Целью этой тактики подготовки и ожидания стало для руководства партии завоевание большинства в рейхстаге, тогда как Энгельс хотя и находился под впечатлением непреоборимого роста социал-демократии, но отказывался считать, что «социалистическая партия получит большинство и затем возьмет власть» [42], будучи убежден в том, что предположение, будто правящие классы будут пассивно наблюдать за наступлением социалистического движения, является чистой иллюзией: «Еще задолго до этого времени» они «применят против нас насилие, а это перенесет нас с арены парламентской борьбы на революционную арену» [43].