Илья Ильин - Постмодернизм от истоков до конца столетия: эволюция научного мифа

Не оспаривая в целом правоту основных положений этой обобщающей характеристики, я бы сразу хотел отметить ее явную ограниченность, прежде всего в том, что она не учитывает семиотический аспект и самой структурной лингвистики, и структурализма как такового, на ней основанного. Рассматривать же структурализм вне семиотики — значит заранее обрекать себя на сильно искаженное о нем представление. Эту характеристику можно отнести лишь к Леви-Строссу, да и то если понимать его весьма упрощенно, поскольку здесь опущены очень существенные детали. Но справедливости ради необходимо признать, что именно этот образ структурализма и доминирует среди большинства постструктуралистов и постмодернистов в качестве излюбленной мишени их критики. Таким образом, как мы видим, для того, чтобы понять, чем же собственно является постструктурализм, необходимо сначала разобраться в общей картине его взаимоотношений со структурализмом. Для этого, в свою очередь, важно исследовать две стороны фактически одной проблемы: временной аспект формирования постструктуралистской доктрины и ее критико-теоретический аспект, выражавшийся в тех претензиях, которые она предъявляла учению своего предшественника и конкурента в борьбе за умы; при этом мы не должны забывать, что проблема хронологии для постструктурализма, так же как и проблема его взаимоотношения со структурализмом, — это вопрос становления постструктуралистского самосознания, процесс его превращения из «явления-в-себе» в «явление-для-себя».

Когда американский историк литературной критики Джозуэ Харари попытался разграничить структурализм и постструктурализм, он прежде всего отметил нечеткость всех имеющихся определений этих понятий, как сделанных до него, так и его собственных: «Во-первых, нет единого взгляда на структурализм, и, во-вторых, структурализм как движение четче всего определяется на основе тех трансформаций, которые он осуществил в дисциплинах, испытавших его воздействие». Что же касается постструктурализма, то сам критик ставит вопрос о нем не для того, чтобы «получить ясный или однозначный ответ, а всего лишь предварительные ответы, которые в конце концов могут быть сведены к констатации существования научной парадигмы, лишь незначительно отличающейся от предлагаемой структурализмом» (276, с. 27).

Если что и вызывает здесь удивление, так это признание Харари, писавшего эти строки в 1979 г., что и к концу 70-х годов далеко не всем теоретикам литературы даже на Западе было ясно, когда же, собственно, структурализм превратился в постструктурализм. Надо сказать, что единого консенсуса на этот счет среди западных историков критики не существует. Американец В. Лейч, не отрицающий зависимости деконструктивизма, под которым обычно понимают литературно-критическую практику или методику критического анализа, базирующего на общефилософских теориях постструктурализма, от французской теоретической мысли и тем самым существование постструктурализма во Франции в более ранний период, относит зарождение деконструктивизма в США к 1968–1972 гг. Англичанин Энтони Истхоуп датирует формирование французского постструктурализма 1962–1972 гг. и британского его варианта — концом 60-х годов.

В самых последних работах обзорного характера предпринимаются попытки отнести возникновение постструктурализма и деконструктивизма как можно к более ранним срокам — чуть ли не к началу 60-х годов, а также, и в этом особенно усердствуют американские исследователи, синхронизовать даты появления этих течений, изображая их как явления одновременного порядка. Здесь, однако, слишком уж явно просматриваются национальные тенденции американских критиков, стремящихся отстоять если не полную независимость или приоритетность то по крайней мере национальную специфику деконструктивизма как явления исключительно американского характера, и пытающихся доказать, что в противоположность Европе на другом берегу Атлантики процессы вызревания новой парадигмы шли значительно решительнее, а в хронологическом плане практически одномоментно с формированием французского постструктурализма.

За исключением тезиса о независимости деконструктивизма, который всерьез никто не отстаивает, хоть, и много говорится о его преемственности и верности американской традиции «пристального прочтения» (особенно заметной у П. де Мана), на основании чего его часто и называют «новым неокритицизмом», все остальные моменты подобного рода аргументации заслуживают внимательного, хотя, разумеется, и несомненно критического отношения.

Сложность проблемы периодизации постструктурализма и, естественно, деконструктивизма объясняется постепенным, весьма неравномерным — в разных сферах шедшего с разной скоростью — вызреванием постструктуралистских предпосылок и представлений внутри самого структурализма. Именно этим во многом обусловлен тот факт, что некоторые западные литературоведы, культурологи и философы очень часто либо путают эти понятия, либо, говоря о структурализме, описывают те его признаки, которые носят явно постструктуралистский характер.

Как всегда, говоря о хронологии, в данном случае формирования постструктурализма, необходимо учитывать прежде всего не отдельные его признаки у того или другого его представителя или предшественника, а с точки зрения влияния последнего на достаточно широкие круги творческой интеллигенции Запада, т. е. учитывая его вклад в общую теорию этого течения. Например, Г. К. Косиков довольно убедительно выявляет в духовной эволюции такой кардинальной для становления постструктурализма фигуры, как Р. Барт, три периода: «доструктуралистский» (куда он относит его работы «Нулевая степень письма», 1953, и «Мифологии», 1957); «структурно-семиотический», приходящийся на рубеж 50-60-х годов («Система моды» закончена в 1964 г., опубликована в 1967 г., «Основы семиологии» — 1965); и третий — «постструктуралистский», наступивший к началу 70-х годов («C/Z», 1970, «Удовольствие от текста», 1973, «Ролан Барт о Ролане Барте», 1975), где его усилия были направлены «на преодоление сциентистского структурализма» (9, с. II).

В принципе у меня нет никаких разногласий с Косиковым относительно этапов эволюции взглядов Барта. Единственное, что, по моему мнению, следует несколько больше акцентировать, — это плавность перехода Барта на постструктуралистские позиции, тем более что и сам Косиков обращает «внимание на известную двойственность методологических установок в 60-е годы» (там же, с. 10). В свете общей перспективы развитая постструктурализма, когда уже становится ясным весьма постепенный характер вызревания постструктуралистских представлений в недрах структуралистских установок, мне кажется возможным, взяв за образец такие работы Барта, существенно повлиявшие на дальнейший ход развития постструктурализма, как «Смерть автора» (1968) (9) и «Эффект реальности» (1968) (9), выдвинуть предположение, что уже в конце 60-х годов он стал занимать позиции, которые с довольно большой степенью определенности можно охарактеризовать как постструктуралистские [3] Более подробно о взглядах Барта см.: Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. С. 154–175. .