Илья Ильин - Постмодернизм от истоков до конца столетия: эволюция научного мифа

Еще один характерный пример. В свое время Н. Автономова совершенно справедливо отметила еще в отношении Леви-Стросса «естественность» сопоставления «его концепции с концепцией «третьего позитивизма» и философов-аналитиков, для которых вопрос о роли и месте языка в логической структуре знания и соответственно в обосновании познания посредством языка был вопросом первостепенной важности» (4, с. 126). Хотя здесь она рассматривает проблему еще со структуралистской точки зрения, поскольку говорит о «роли структуры языка в обосновании познания» (там же, с. 126–127), последнее, т. е. роль структуры, далеко не столь актуально для «постструктуралистской программы», но сама сугубо языковая трактовка познания, общая для философов-аналитиков, структуралистов и постструктуралистов (другое дело, что постструктуралисты отказались как от структуры, так и от постулата личности), была ею отмечена абсолютно точно.

В этом плане заслуживает особого внимания то место в ее работе, где она весьма убедительно наметила общий контур эволюции взглядов Леви-Стросса от правоверно-структуралистской позиции к тенденции, которую в свете позднейшего развития постструктурализма нельзя назвать иначе как предпостструктуралистской: «Мы уже видели, как рационалистический (или даже, говоря словами Леви-Стросса, «сверхрационалистический») пафос его концепции уступает место сфере этического, как поначалу безоговорочное доверие к лингвистической методологии сменяется в более поздних его работах символикой музыкальных форм (в качестве концептуальной аналогии для этнологического исследования), как направленность на построение моста между природным и культурным сосуществует в его концепции с проектом растворения человека в природе, в совокупности химических и физических взаимодействий и т. д. и т. п.» (4, с. 141).

Можно полностью согласиться и с тезисом Автономовой, что в творчестве Леви-Стросса было два этапа реабилитации «структуры социальности и структур сознания первобытных дикарей» (там же, с. 142), и если на первом этапе ему удалось «доказать полноправное своеобразие первобытного образа жизни и мышления» (там же), то на втором, где он попытался обнаружить общечеловеческое, всеобщее измерение современной европейской и первобытной цивилизации, он встретился с трудностями, не разрешимыми в рамках своей собственной, т. е. структурной, методологии.

В своей известной работе о французском структурализме 1977 г. «Философские проблемы структурного анализа в гуманитарных науках» (4) Н. С. Автономова отмечает выявившуюся к рубежу 60-70-х годов «отчетливую противоречивость» позиций «традиционного структурализма» и «новой тенденции» в лице Дерриды, Барта, Фуко и Лакана: «На первый взгляд, рассмотрение концепций Деррида наряду с другими концепциями исследователей-структуралистов кажется не вполне оправданным, поскольку Жак Деррида относится к структурализму достаточно критично, усматривая в его «логоцентрической» направленности отчетливые следы западноевропейской метафизики» (там же, с. 159). И добавляет при этом: «Ни Барт, ни тем более Фуко или Лакан не соглашаются признать себя структуралистами; пожалуй, один Леви-Стросс открыто называет себя так, не боясь теперь уже несколько «старомодной» привязанности к идеалам естественнонаучной и лингвистической строгости» (там же). И тем не менее вопреки, казалось бы, столь очевидному размежеванию она приходит к заключению: «Однако есть основания условно называть, скажем, Фуко структуралистом второго поколения (после Леви-Стросса), а Жака Дерриду — теоретиком третьего поколения» (4, с. 159).

И в принципе здесь нет ничего удивительного, поскольку, как уже не раз отмечалось, постструктурализм является законным сыном структурализма, так как вырос из него в результате долгого процесса постепенного трансформирования, видоизменяя исходные постулаты своего предка, и его недаром определяют как «постструктурализм». В каком-то смысле структурализм латентно содержал в себе предпосылки постструктурализма, которые находились в нем в скрытой или зародышевой форме и проявились открыто лишь тогда, когда стали явственно ощущаться ограниченность возможностей структуралистской доктрины, истощение ее теоретического потенциала.

Разумеется, на эту проблему можно посмотреть и с другой стороны: многое из того, что раньше приписывалось структурализму в качестве его неотъемлемой, составной части, с течением времени подверглось решительной переоценке и начало рассматриваться как нечто ему совершенно противоположное и несвойственное, но так всегда бывает в истории развития науки, когда на смену одной научной парадигме приходит другая. Не могу в связи с этим умолчать и о своей собственной позиции в этом вопросе. В моей кандидатской диссертации «Теоретические итоги эволюции «новой критики» от американского «неогуманизма» до французского структурализма» (1979) (31) я тоже рассматривал новые тенденции, проявившиеся в деятельности группы «Тель кель», как естественный результат развития структурализма. И хотя в главе о творчестве Ю. Кристевой писал о «кризисе структуралистской доктрины» (там же, с. 155) и попытался более или менее подробно объяснить, в чем этот кризис заключался, отмечал во введении, что некоторые современные критики относят Ж. Дерриду, Ж. Делеза, Р. Жирара и Ю. Кристеву к постструктуралистам, тем не менее для меня по-прежнему эти новые тенденции представляли собой тогда еще «крайний случай в общей картине развития западного структурализма» (там же, с. 194). Понадобилось время, чтобы осознать качественное отличие постструктурализма от структурализма.

На примере разработок, проводившихся в области нарратологии, пожалуй, лучше всего прояснить процесс превращения структурализма в постструктурализм. Если понимать нарратологию как описание процесса коммуникации исключительно внутри художественного текста, то здесь по преимуществу господствуют представления, не выходящие за пределы собственно структуралистской парадигмы. Как только возникают проблемы, касающиеся взаимоотношения текста с автором и читателем, при непременном условии интенсивно интертекстуализованного понимания природы человеческого сознания, то речь уже идет о постструктуралистской перспективе. Здесь очень важно именно последнее условие, потому что без интертекстуализации сознания можно говорить лишь о рецептивно-эстетическом подходе.

Как явствует из вышеизложенного, малейшее изменение акцента, или, как принято говорить в терминах постструктурализма, точки отсчета, системы координат, легко может привести к классификационному заблуждению. Имея дело с современными направлениями зарубежной критики, постоянно сталкиваешься с определенным набором понятий и представлений, общих для самых разных школ и направлений. В этом смысле они действительно близки друг другу, и разграничение между ними можно провести лишь по тому, что в них выдвигается на первый план, а также по общей совокупности признаков, которая в ином варианте, в другом сочетании становится иной для другого критического течения.