Людвиг Витгенштейн - Логико-философский трактат

В соответствии с данным принципом все то, что должно быть сказано ради облегчения понимания теории г-на Витгенштейна, является с точки зрения его теории бессмысленным. Опираясь на это заключение, мы можем обрисовать мир, который лежит, как представляется, в основе его системы.

Мир состоит из фактов; факты не могут, строго говоря, быть определены, но мы можем объяснить, что имеем в виду, сказав, что факты делают суждения истинными или ложными. Факты могут содержать элементы, которые также являются фактами, или не содержать оных; например, суждение «Сократ был мудрым афинянином» состоит из двух фактов, «Сократ был мудр» и «Сократ был афинянином». Факт, не имеющий других фактов в качестве своих составляющих, г-н Витгенштейн называет Sachverhalt . С тем же основанием он мог бы назвать его атомарным фактом. Атомарный факт, хотя и не содержащий в себе других фактов, все же имеет некие внутренние элементы. Если допустить, что суждение «Сократ мудр» есть атомарный факт, мы увидим, что он содержит элементы «Сократ» и «мудрый». Если проанализировать атомарный факт максимально полно (разумеется, это теоретическое допущение), элементы можно обозначить как «простейшие» или «объекты». Их существования требует логическая необходимость, равно как и существования электронов. Уверенность г-на Витгенштейна в том, что простейшие существуют, зиждется на заключении, что всякий комплекс предполагает факт. Отсюда вовсе не следует, что комплексность фактов конечна; даже если каждый факт состоит из бесконечного числа атомарных фактов и даже если атомарный факт состоит из бесконечного числа объектов, всегда будут объекты и атомарные факты. Утверждение, что существует некий комплекс, редуцируется в утверждение, что элементы этого комплекса как-то связаны между собой, что само по себе есть утверждение факта; значит, давая имя комплексу, это имя будет иметь значение только в случае истинности некоего суждения, а именно суждения, утверждающего соотнесенность элементов комплекса. Следовательно, наименование комплекса предполагает наличие суждений, а суждения предполагают именование простейших. Таким образом, показывается, что именование простейших в логике является первичным.

Мир описан полностью, если известны все атомарные факты и если они известны все без исключения. Мир описывается не просто поименованием всех его объектов; также необходимо знать атомарные факты, из которых состоят эти объекты. Когда задана совокупность атомарных фактов, всякое истинное суждение, сколь угодно сложное, теоретически может быть выведено. Суждение (истинное или ложное), утверждающее атомарный факт, называется атомарным суждением. Все атомарные суждения логически независимы друг от друга. Никакое атомарное суждение не подразумевает другого и не является несовместимым с другими. Таким образом, логический вывод оперирует суждениями, которые не являются атомарными. Подобные суждения можно назвать молекулярными.

Витгенштейновская теория молекулярных суждений накладывается на его же теорию построения истинностных функций…

Остановимся на одном положении фундаментальной теории Витгенштейна, а именно на его утверждении, что невозможно что-либо сказать о мире в целом и что все, что может быть сказано, будет касаться лишь конкретных частей мира. Возможно, этот взгляд обусловлен символической логикой, и если так, в его пользу говорит то, что корректная символическая нотация обладает убедительностью живого наставника. Встречающиеся в нотации нерегулярности являются первым признаком философских ошибок, а совершенная нотация представляет собой замену мыслительного процесса. Но хотя символика, вероятно, подсказала г-ну Витгенштейну, что логика ограничена частями мира и не распространяется на мир в целом, тем не менее этот взгляд подлежит существенному уточнению и дополнению. Со своей стороны, я не готов поручиться за истинность данного утверждения. Я намерен лишь уточнить его, но никак не подытожить. Согласно этому воззрению, мы способны сказать что-либо о мире в целом, лишь очутившись за его пределами, так сказать, если он перестанет быть для нас целым миром. Для некоего высшего существа, способного обозреть его целиком, наш мир покажется ограниченным, однако для нас этот мир, каким бы ограниченным он ни был, не может иметь пределов, поскольку вне его ничего нет. Витгенштейн использует в качестве аналогии поле зрения. У нашего поля зрения, с позиции смотрящего, нет границ просто потому, что нет ничего за его пределами; подобным же образом наш логический мир не имеет логических границ, поскольку логика ничего не знает о том, что есть за его пределами. Эти размышления приводят к довольно любопытным рассуждениям о солипсизме. Логика, говорит он, наполняет мир. Границы мира являются также границами логики. Поэтому в логике нельзя сказать, что то-то и то-то есть в мире, а этого нет; чтобы сказать так, мы должны заведомо исключить некие возможности, а это недопустимо, поскольку в таком случае логика должна была бы выйти за пределы мира и проанализировать эти пределы с другой стороны. То, чего нельзя помыслить, немыслимо, и потому нельзя высказать того, что невозможно помыслить.

Это, по его словам, есть ключ к пониманию солипсизма. Точка зрения солипсиста вполне оправданна, но ее нельзя высказать, можно лишь показать. То, что мир – только мой мир, проявляется в факте, что границы языка (единственного языка, который я понимаю) обозначают границы моего мира. Метафизический субъект принадлежит не миру, но границам мира…

В некоторых отношениях теория г-на Витгенштейна представляется мне требующей дальнейшего, так сказать, технического уточнения. Это касается в особенности его рассуждений о числах, которые, судя по всему, охватывают лишь конечные числа. Логика не может считаться адекватной, если она неприменима к трансфинитным числам. Не думаю, что прочие положения теории г-на Витгенштейна помешают ему исправить это упущение.

Куда любопытнее, нежели все математические сопоставления, вопрос об отношении г-на Витгенштейна к мистическому. Его позиция естественным образом проистекает из доктрины чистой логики, согласно которой логическое суждение есть картина (истинная или ложная) факта и имеет общую с фактом структуру. Именно данная общая структура позволяет картине отображать факт, но саму структуру не выразить в словах, поскольку она есть структура слов и факта, который эти слова выражают. Посему все, подразумеваемое под выразительностью языка, должно оставаться невыразимым в языке, а следовательно, не иметь строго определенного смысла. Это невыразимое, по г-ну Витгенштейну, содержит в себе логику, а философия, как он утверждает, должна ограничить себя суждениями из области естествознания, высказанными максимально четко и ясно; философские утверждения надлежит оставить ученым, которые, изрекая их, будут понимать, что они бессмысленны. Верно, что человека, использующего подобный метод, может настичь судьба Сократа, но страх повторить его судьбу не должен нас останавливать, если этот метод – единственно правильный. Если же нет, рассуждения г-на Витгенштейна вызывают определенные сомнения, несмотря на весьма убедительные доводы, которые он приводит. Сомнения проистекают из того обстоятельства, что г-н Витгенштейн умудрился сказать очень много о том, о чем сказать невозможно, и скептически настроенный читатель может решить, что в его теории имеется некий существенный изъян, некая задняя дверь. Например, этику г-н Витгенштейн отнес к сфере мистического, невыразимого. Тем не менее сам он рассуждает на этические темы. Он наверняка скажет, что то, что он называет мистическим, может быть показано, но не высказано. Вероятно, так и есть, но у меня подобное утверждение вызывает интеллектуальный дискомфорт…