Юн Эльстер - Кислый виноград. Исследование провалов рациональности

Беспорядок в художественных произведениях напоминает деланое равнодушие – очень трудно представить его как нечто реальное. При просмотре фильмов или пьес порой возникает впечатление, что ремарки требовали «беспорядка» и режиссер пытался его создать, с некоторой небрежностью расставив стулья, разбросав газеты и т. д. Попытки эти, конечно, обычно терпят неудачу, потому что какое бы человеческое намерение ни действовало в данном случае, оно обычно оставляет паттерн, который в принципе может быть раскрыт неким другим намерением. Создать порядок легко, в отличие от беспорядка; создать видимость беспорядка непросто – все зависит от искушенности наблюдателя и изощренности средств, используемых, чтобы его одурачить. Джон фон Нейман однажды заметил: «Любой, кто рассматривает арифметические методы производства случайных чисел, конечно же, впадает во грех» [177] Цит. по: Goldstine 1972: 297. . Подобно искусственным развалинам, руины, созданные с нуля, которые так любили ландшафтные архитекторы прошлых поколений, редко могли произвести желаемое впечатление живописного упадка. (См. также замечания о возрождении готики в Англии в следующем разделе.)

Обычно тому, что трудно подделать, трудно научиться. Вот несколько афоризмов, отражающих эту проблему. «Уверяют, что один из самых ловких министров Людовика XV, г-н де Машо, предусматривал эту идею и указал на нее своему государю; но такие дела не советуются: исполнить их способен лишь тот, кто способен сам задумать» [178] Tocqueville 1952: 215; Токвиль 2008: 148. . Или вот еще: «Некоторые вещи таковы, что если вы не понимаете их сразу, то никогда не поймете» [179] Мадам де Севинье, цит. по: Bourdieu 1979: 77. . И наконец имеется замечание Бурдьё, согласно которому суть культуры – в том, чтобы обладать ею, никогда ее не приобретая [180] Bourdieu 1979: 381. Бурдьё поучительно сравнивает врожденную легкость эстета, приобретаемую при помощи «тотального обучения, преждевременного и чувственного», занудную ригидность профессора, чье знание есть плод «запоздалого, методического и ускоренного обучения» (Bourdieu 1979: 71), и беспомощную растерянность самоучки, который «не знает о праве не знать, которое дает патентованное знание» (Bourdieu 1979: 379). . Это только одно из соображений Бурдьё касательно безнадежных попыток мелкой буржуазии приобрести, сымитировать или подделать привычки высших классов. Такие попытки терпят неудачу, поскольку мелкая буржуазия, боясь, что прикладывает недостаточно усилий, неизменно перегибает палку [181] Bourdieu 1979: 274, 283, 382. . Можно добавить, что ее разоблачает склонность лишь чуть- чуть ее перегибать, ведь экстравагантные отступления от собственных неписаных правил вполне согласуются с характером высших классов. Умышленные отступления от правила обычно можно отличить от непроизвольных отклонений, вызванных твердым намерением ему следовать, «жить по инструкции» в ошибочной уверенности, что есть правила на все случаи жизни. (См. также обсуждение щепетильности в II.3.)

Имеются ли случаи, в которых подделка попросту невозможна, поскольку требует необходимых для реальной вещи качеств? Очевидным примером выступает симуляция оригинальности или креативности в искусстве или науке. Такие попытки могут обмануть публику, но коллег-художников или ученых не проведешь. Пожалуй, более подходящим будет пример с невозможностью симулировать посредственность в искусстве. Я не знаю ни одного случая, в котором выдающийся автор сумел бы успешно перепрофилировать свой талант для производства бестселлеров. Многие пытались, но результат неизменно был или слишком хорош, или слишком плох, потому что серьезный автор не в состоянии добиться необходимой степени посредственности. (Такова одна из важных идей в анализе Зиновьевым советской системы: компетентных людей преследуют за то, что они хорошо работают, и они не могут тягаться с некомпетентными в плохом выполнении работы [182] Zinoviev 1979: 64. .)

Я бы сказал, что в таких случаях подделка не только трудна психологически, но связана с некоторой концептуальной невозможностью. Какого рода невозможностью, я не знаю. Я бы предпочел, чтобы читатель сам подумал над тем, в какой тупик себя ставит автор с воображением, когда садится писать бестселлер. Он не может просто так обуздать свой талант, используя, например, умение строить сюжет, но при этом вполсилы работая над анализом героев или диалогов. Он должен превратиться в писателя совершенно иного типа: притупить восприятие, огрубить язык, использовать три слова там, где хватило бы двух. Хотя считается, что он способен понимать других людей, отсюда не следует, что он может превращаться в них в такой степени, чтобы писать книги, как они.

И последнее. Попытка симуляции оказывается самоподрывной, если в результате вызывается то самое состояние, которое пытаются подделать. Аристотель утверждал, что, поступая так, будто он уже добродетелен, человек через некоторое время станет таковым. Сегодня его аргумент не так впечатляет меня, как раньше, потому что неясно, превращает ли следование правилам человека в того, кто при необходимости сможет их нарушить. Однако если отбросить это возражение, аргумент, быть может, применим в случаях, когда добродетель симулируют для того, чтобы поразить других, а не стать добродетельным. В разделе I.5 аналогичный аргумент предлагался применительно к воздействию, которое оказывает на человека выражаемая им на словах преданность общему интересу. В самом деле, не может ли имитация более эффективно, чем воспитание характера, вызывать состояния, которые не вызываются по желанию, такие как искренность, коллективистский дух, вера или добродетель? Если человек симулирует веру и в результате начинает верить, исход является побочным продуктом симуляции, основной целью которой было поразить или обмануть других. Это означает, что можно незаметно для себя начать верить, тогда как более осознанное планирование веры, за которое выступал Паскаль, должно решать проблему самостирания, если хочешь добиться успеха. Излишне говорить, что симуляция потеряет данное преимущество, если будет выбрана именно из-за него.

Создание произведения искусства – это интенциональное действие, ряд выборов, в которых руководствуются определенной целью. Говоря очень обобщенно, цель в том, чтобы сжато выразить и передать некий конкретный аспект человеческого опыта в границах дисциплины, заданных техническими рамками. Занятия этой деятельностью могут быть в высшей степени удовлетворяющими, а их результат – очень впечатляющим, но в обоих случаях он будет лишь побочным продуктом по своей сути. Художник терпит неудачу, если от реальной цели его отвлекают псевдоцели самореализации или желание произвести впечатление на других. Нарциссизм и штукарство в равной мере несовместимы с тем, что должно быть неизменной целью художника – «сделать все правильно». Это не означает, что художник в ходе работы не задумывается об аудитории, но речь о потенциальных критиках, а не поклонниках. Его публика – другие художники, интернализированные в его профессиональном сознании. Поиск более широкой аудитории – зачастую эффективный способ потерять ее [183] Ср.: следующий комментарий Энтони Смита, директора Британского киноинститута, о неожиданном успехе английского фильма «Огненные колесницы» (Chariots of Fire, 1981) в Америке: «В последние годы британские продюсеры впустую растратили гигантские суммы в тщетных мечтах о трансатлантических сборах. Их фильмы тонули где-то посередине Атлантики, тогда как успех в Америке приходил к тем европейским картинам, которые с наибольшей прозорливостью занимались собственными национальными проблемами, историями и героями» (TheSunday Times, April 4, 1982). .