Юн Эльстер - Кислый виноград. Исследование провалов рациональности

Последнее замечание перекликается с тезисом, выдвинутым в II.3: действию никак не вредит предвосхищение агента, что по его итогам возникнет состояние, являющееся по сути побочным продуктом, если только оно не превращается в главную цель действия. И все-таки меня смущают выбранные Рёскиным выражения, ведь ими вполне допускается осознанное занижение планки художником, поскольку любые изъяны или несовершенства только добавят обаяния конечному продукту. Отнюдь не все нарушения плана придают дополнительный интерес целому. Публика часто обращает слишком много внимания на несовершенства, указывающие на древность и раритетность произведения искусства. Если же художник и сам охвачен подобным отношением, предсказуемыми результатами будут смазливость и потакание своим слабостям.

Я занимался случаями, в которых индивид пытается вызвать у себя или у других ментальное состояние, которое является по сути своей побочным продуктом. Теперь я хочу обратиться к случаям, в которых по тем же причинам режим оказывается неспособен вызвать определенные социальные и политические состояния. Есть состояния общества, которые возникают стихийно или случайно, однако сопротивляются любой намеренной попытке их вызова. Как правило, невозможность в таких случаях присуща самому актору, а не состоянию, которое он пытается претворить в жизнь. Давайте называть состояние недостижимым, если его никак не вызовешь рациональным и намеренным действием, и безвыходным, если нельзя намеренно и рационально от него избавиться [196] Формальный аппарат для анализа этих понятий, интерпретирующий понятие «политической возможности» в качестве модального оператора, предложен в: Elster 1978a: ch. 3. Однако теперь я считаю, что подобная концептуализация страдает серьезной неадекватностью по причинам, указанным Кенни (Kenny 1976) и далее обсуждаемым мной (Elster 1980b). Если говорить коротко, трудность в том, что политическая возможность, как и способность, являющаяся предметом анализа Кенни, не подчиняется модальному закону распределения возможности по дизъюнкции: даже если политически возможно вызвать состояние, которое описывается как состояние, в котором либо Советы, либо Центральный комитет имеют всю власть, каждый дизъюнктивный член может быть политически невозможным. .

Если актор устанавливает себе исключительно те цели, которые по природе своей недостижимы, его положение становится безвыходным. Однако имеются и такие акторы, у которых любая цель, которую они перед собой ставят, недостижима для них, потому что они не могут выйти из своего положения. Все, к чему они прикасаются, превращается в свинец, и они спотыкаются на каждом шагу. Если они не встретились нам в роли Сизифа, то играют роль Тантала. Так Александр Зиновьев видел советский режим – по причинам, которые я вскоре объясню. Если не сгущать краски, можно сказать, что есть политические агенты, неспособные вызвать какое-то состояние не потому, что находятся в безвыходном положении или состояние, по сути, недостижимо, но просто потому, что в силу характера режима им недостает легитимности для его вызова.

Согласно Зиновьеву, советский режим одновременно и всесилен, и бессилен: всесилен благодаря власти уничтожать и блокировать любое действие, бессилен – из-за неспособности строить и создавать [197] Zinoviev 1979: 483. Схожим образом Токвиль утверждает, что централизация «является превосходным тормозом в любых начинаниях, а не стимулом для их осуществления. Когда же возникает необходимость привести в движение глубинные силы общества или же резко ускорить его развитие, централизованная власть незамедлительно теряет всякую силу (Токвиль 1992: 86). . (Здесь возможно логическое противоречие, так как некоторые из причин, обсуждаемых далее, которые объясняют неспособность строить, в то же время уменьшают деструктивность режима.) Фундаментальный принцип режима: «Тот, кто собирается перестраивать, ничего не перестраивает, перестраивает лишь тот, кто заранее не собирался это делать» [198] Zinoviev 1979: 198; Зиновьев 1990, т. 1: 161. . Эта формулировка вводит в заблуждение и несколько двусмысленна. Она вводит в заблуждение, поскольку в другом месте Зиновьев пишет, что не исключает, будто бы люди, которые хотят что-то перестроить, что-то перестраивают – но они не перестраивают то, что намеревались перестроить. Согласно его памятной фразе, советские институты воплощают не решение проблем, а результат поиска решений [199] Zinoviev 1979: 750. . И было бы вполне в его духе добавить, что институт, который действительно возник как решение проблемы, мог появиться лишь нестандартным образом (11.3). Процитированная формулировка тоже двусмысленна, поскольку неясно, не следует ли читать «не собирался это делать» как «собирался этого не делать». Поскольку творчество Зиновьева как логика и сатирика вращается вокруг подобного различия, маловероятно, что он не обратил на это внимания, когда писал. Другая его работа указывает на соответствие второго прочтения его намерениям: люди, желающие сохранить базовые структуры общества, на самом деле являются агентами перемен. Точнее говоря, Зиновьев утверждает, что попытка сохранить общество повлечет за собой регресс к «третьему крепостному праву» [200] Данный аргумент, пускай не эксплицитно, но хотя бы неформально предлагается Зиновьевым. .

Более того, Зиновьев подсказывает, что это ироническая иллюстрация принципа отрицания отрицания – при условии что мы понимаем отрицание во внешнем смысле, то есть в том смысле, что оно просто отменяется, как только итерируется. Если отрицание понимается во внутреннем смысле, итерация не приведет нас обратно в исходную точку. Даже допустив, что переход от крепостного права к коммунизму был намеренным, возвращение к крепостному праву может произойти только стихийно или случайно. Революция, направленная против революции, направленной против Х, никогда не приводит нас обратно к Х [201] Ср.: со следующим комментарием Жискара Д’Эстена, который тот сделал вскоре после избрания президентом: «Конечно, не может быть и речи о том, чтобы вернуться в состояние до 1968 года, хотя бы потому, что ситуация до 1968 года включала в себя условия, которые привели к 1968 году» (Le Monde, January 8, 1975). . Вопреки вербальной симметрии контрреволюции – вовсе не обратные операции над предшествующими революциями. Если бы это было так, конечное состояние контрреволюции было бы ситуацией, в которой становится возможной новая революция, тогда как цель контрреволюции заключается в том, чтобы сделать революцию невозможной. Дореволюционная ситуация – по сути своей побочный продукт. В более общем смысле это выполняется для всех попыток вернуть или сымитировать более раннее состояние, существенный компонент которого – отсутствие осознания того, что за ним последует. Дореволюционная Франция была не просто Францией перед революцией, но Францией, в которой не было самого понятия революции [202] Tocqueville 1952: 197. . Точно так же, хотя советские лидеры могли маленькими шажками подвести страну к дореволюционной ситуации, никто не мог бы признать ее таковой, прежде чем процесс не зайдет слишком далеко.