Юн Эльстер - Кислый виноград. Исследование провалов рациональности

С логической точки зрения теодицея не может выступать в качестве основания для вывода социодицеи: нет причин для того, чтобы лучший из возможных миров также обязательно содержал бы лучшее из всех возможных обществ. Весь смысл теодицеи в том, что субоптимальность в одной части может служить условием для оптимальности в целом, и так оказывается даже в том случае, если эта часть представляет собой уголок, в котором развертывается история человечества. Если оправдание существования монстров лежит в их образовательном эффекте для повитух, которые их принимают, не могут ли и несчастья людей выполнять подобную функцию для созданий из иных миров или небесных сфер? Но даже если теодицея и не выступает предпосылкой для социодицеи, ее можно использовать как аналогию, как это делал Лейбниц, хотя и с некоторой робостью. Он, например, утверждал, что роскошь может быть оправдана как достойный сожаления, но неизбежный побочный продукт процветания, оставляя на долю Бернарда Мандевиля более смелые заявления о том, что роскошь на самом деле способствует процветанию, влияя на занятость. Наследием теологической традиции была сильная презумпция того, что частные пороки в конечном счете влекут за собой общественные выгоды.

Во-вторых, поиски смысла исходят от современной биологии [243] Здесь я опираюсь на: Elster 1979: ch. I; 1982a: ch. 2. . До Дарвина биология также находила смысл повсюду в органических явлениях, но он вкладывался божественным творцом и не мог послужить независимым вдохновением для социологии. Когда Дарвин укоренил биологическое приспособление в каузальном анализе, он не только разрушил теологическую традицию, но и нашел ей замену. Раньше биодицея, как и социодицея, происходила непосредственно от теодицеи, но после Дарвина социодицея могла ссылаться на независимую биодицею. И опять-таки биодицея служила, за вычетом социал-дарвинизма и современной социобиологической мысли, не основанием для вывода социодицеи, а аналогией. Иногда в грубой, а иногда в более утонченной форме социологи изучали общество таким образом, будто презумпции приспособления и гомеостаза действовали в нем так же, как в животном царстве. Сегодня даже в нем подобные принципы уже не имеют столь универсального действия, поскольку, например, плейотропные побочные продукты адаптивной способности сами не всегда бывают адаптивными. В сфере социального данные принципы терпят полное фиаско. Нет такого механизма, по своей универсальности и силе сравнимого с естественным отбором, который мог бы обеспечивать социальную адаптацию и стабильность. Несмотря на это возражение, власть органической аналогии над социальными акторами и над изучающими их социологами не ослабевает.

Вследствие указанных исторических причин наличествовала тесная связь между объяснением с точки зрения последствий и социодицеей в том смысле, что недостатки общества объяснялись их глобальными благотворными последствиями для стабильности, интеграции или процветания. Среди явлений, которые оправдывались и объяснялись таким образом, – экономическое неравенство [244] Davis, Moore 1945. Как отмечает Раймон Будон (Boudon 1977:ch. VI), данный аргумент снова появляется среди эмпирических посылок в: Rawls 1971; Ролз 1995. , социальные конфликты [245] Льюис Козер, например, утверждает, что «конфликт внутри и между бюрократическими структурами дает средства избежать косности и ритуализации, которые угрожают их форме организации» (Coser 1971: 60). , политическая апатия [246] В духе Мандевиля Берельсон пишет, что «избиратели, кажущиеся наименее привлекательными с точки зрения индивидуальных требований, вносят наибольший вклад с точки зрения совокупных требований гибкости… они могут быть наименее активными и заинтересованными избирателями, но они выполняют функцию, ценную для всей системы в целом» (Berelson 1954: 316; цит. по Pateman 1970: 7). . Однако связь эта имеет отнюдь не обязательный характер, так как объяснение может также ссылаться на глобальные негативные последствия, как в следующем отрывке из «Надзирать и наказывать» Мишеля Фуко:

Но, может быть, следует взглянуть на проблему иначе и спросить себя, чему служит провал тюрьмы; почему полезны различные явления, которые постоянно критикуют, такие как поддержание делинквентности, поощрение рецидивизма, преобразование случайного правонарушителя в устойчивого делинквента, формирование замкнутой среды делинквентности. Пожалуй, надо выяснить, что таится за явным цинизмом карательного института, который после «очищения» заключенных посредством наказания продолжает следовать за ними шлейфом «клеймений» (надзор, некогда существовавший юридически, а ныне – фактически; полицейское досье, сменившее прежние паспорта каторжников) и преследует как «делинквента» того, кто уже оправдал себя, отбыв наказание как правонарушитель. Не следует ли видеть в этом скорее последовательность, чем противоречие? В таком случае приходится предположить, что тюрьма (и наказание вообще) имеет целью не устранение правонарушений, а скорее различение их, распределение и использование; что тюрьма и наказания не столько делают послушными тех, кто склонен нарушать закон, сколько стремятся вписать нарушение закона в общую тактику подчинения. Тогда уголовно-правовая система предстает как способ обращения с противозаконностями, установления пределов терпимости, открытия пути перед одними, оказания давления на других, исключения одной сферы, постановки на службу другой, нейтрализации одних индивидов и извлечения пользы из других [247] Foucault 1975: 277; Фуко 1999: 398–399. См. также: Elster 19826. .

Пространная цитата хорошо демонстрирует следующие характерные черты этого способа объяснения.

1) Объяснение с точки зрения последствий не предлагается явно, скорее, на него намекают. Фуко использует технику риторического вопроса; Бурдье делает вид, что «все происходит так, как будто» культурное поведение может объясняться его эффективностью в недопущении аутсайдеров [248] Я подсчитал, что в «Отличии» данная фраза (‘tout se passe comme si’) употребляется 15 раз: Bourdieu 1979: 33, 35, 45, 161, 175, 234, 335, 358, 371, 397, 405, 467, 508, 515, 552. .

2) При объяснении на читателя обрушивается каскад глаголов без подлежащего, соответствующий свободно плавающим намерениям, которые не могут быть приписаны ни одному индивиду.

3) Существует презумпция, что вопрос Cui bono? не просто один из многих вопросов, которыми полезно руководствоваться при исследованиях, но некоторым образом привилегированный вопрос.

4) Предлагаемое объяснение при более внимательном анализе оказывается чистой фантазией – ловким бездоказательным объяснением, которое мог бы придумать любой, у кого есть крупица остроумия и изощренности. Лейбниц сухо замечал о философах-неоконфуцианцах: «Сильно сомневаюсь, что у них хватило пустой утонченности допустить существование мудрости, не допуская существования мудреца» [249] Цит. по: Bodemann (1895), p. 105. . Фуко, Бурдье и им подобным, конечно, хватает утонченности постулировать дьявольский план без дьявола, который бы его вынашивал.