Юн Эльстер - Кислый виноград. Исследование провалов рациональности

Некоторые из различий, предложенных в разделе III.2, могут быть перенесены на эти проблемы. Причина, по которой контрадаптивные предпочтения создают меньше проблем для этики, чем адаптивные, состоит в том, что освобождение от контрадаптивных предпочтений одновременно улучшает и автономию, и благосостояние. Когда я больше не испытываю извращенную тягу к новизне и изменениям, неудовлетворение неавтономных желаний может превратиться в удовлетворение автономных. Разрушительный характер контрадаптивных предпочтений был показан на примере «самоулучшения до смерти», данном в разделе I.4. В нем человек, навязчиво гонящийся за новизной, губит себя серией пошаговых изменений, каждое из которых воспринимается как улучшение с точки зрения предпочтений, вызванных предыдущим шагом. Ясно, что освобождение от навязчивого желания само по себе благо и имеет позитивные последствия для благосостояния. Освобождение от адаптивных предпочтений, однако, может быть хорошим с точки зрения автономии, но плохим с точки зрения благосостояния.

Похожие замечания применимы к планированию характера, которое способно улучшить благосостояние без потери автономии. Я не утверждаю, что планирование характера само по себе приводит к автономии (I.3), но оно уж точно ей не вредит. Следует отметить, что планирование характера может улучшать благосостояние по сравнению с изначальной ситуацией диссонанса или альтернативным решением, то есть адаптивным изменением предпочтений. Во-первых, вспомним, что планирование характера тяготеет к повышению оценки возможного и что это, говоря кардиналистски, лучше, чем снижение оценки невозможного. Оба решения ослабляют диссонанс, но планирование характера оставляет с более высоким благосостоянием в количественном отношении. Во-вторых, заметьте, что стратегия планирования характера полностью совместима с идеей, что для счастья нам нужно иметь желания, несколько (хотя и не слишком сильно) превосходящие наши средства. Да, подобный взгляд несовместим с буддистской версией планирования характера, которая видит в фрустрации только источник страданий. Но я полагаю, что это плохая психология и что Лейбниц был прав, когда говорил, что «наше счастье никогда не будет и не должно состоять в полном удовлетворении» [343] Leibniz 1875–1890: vol. V, 175; Лейбниц 1982: 412. . Планирование характера, таким образом, должно ориентироваться на оптимальную фрустрацию, увеличивающую благосостояние человека по сравнению с исходной ситуацией (где фрустрация была больше оптимальной), а также по сравнению с адаптивными предпочтениями, которым свойственно ограничивать амбиции уровнем возможностей или ниже, что ведет к уровню фрустрации меньше оптимального.

Эндогенное изменение предпочтений через обучение не просто не создает проблем для этики – она его даже требует. Если вы попробуете нечто, что, как вам казалось, вам не понравится, и решаете, что на деле вам это нравится, тогда в основание коллективного выбора должны быть положены именно последние предпочтения, и без такого основания коллективный выбор не будет адекватным. Разумеется, следует оговориться, что вновь сформированное предпочтение не должно быть аддиктивным и что потребность в знании может перекрываться потребностью в устойчивости характера. Эти два замечания связаны друг с другом: человек, решающий, что он хочет все испробовать по одному разу, прежде чем определить, на чем остановить постоянный и долгосрочный выбор, может растерять имеющиеся крупицы характера, если попадет в одно из тех «засасывающих состояний», которые ассоциируются с зависимостью.

Остаются сложные проблемы, касающиеся отношения между неправильным восприятием ситуации и неправильным формированием предпочтений. Рассмотрим снова альтернативную интерпретацию промышленной революции с точки зрения завышенных ожиданий, а не растущих амбиций. Если опираться на работы Токвиля, Мертона и Вена, окажется, что ниже некоторого порогового значения реальной мобильности ожидаемая мобильность оказывается иррационально малой, фактически нулевой. Выше порогового значения ожидаемая мобильность становится иррационально большой, ближе к единице. Потому в обществе с низкой реальной мобильностью предпочтения могут адаптироваться к воспринимаемой, а не к реальной ситуации, способствуя тому, что я называю перебарщиванием или чрезмерной адаптацией. Подобным образом, как только общество преодолело порог мобильности, порождаются иррациональные ожидания с соответствующим высоким уровнем желаний. Интенсивность желания улучшений растет вместе с верой в их вероятность, а вера подпитывается этим желанием через принятие желаемого за действительное.

Если это верно, нельзя просто отличить фрустрацию, вызванную иррациональными ожиданиями, от фрустрации, вызванной новыми уровнями амбиций. Однако давайте представим себе, что склонности к принятию желаемого за действительное не существует. Тогда реальные и ожидаемые темпы мобильности совпадут или, по крайней мере, не будут систематически различаться. Рациональные ожидания затем породят специфическую интенсивность желания или уровень амбиций с соответствующим уровнем фрустрации. Утилитарист скажет, что в этом контрфактическом состоянии рациональных ожиданий не будет достаточной фрустрации для ухудшения благосостояния людей после улучшения их объективной ситуации. Чтобы субъективное благосостояние могло упасть, несмотря на рост объективных возможностей для благосостояния и благодаря ему, требуется принятие желаемого за действительное.

Я далеко не уверен, что последнее утверждение верно. Даже если человек знает, что имеется лишь небольшая вероятность того, что он добьется успеха, этого может быть достаточно для появления острого состояния неудовлетворенности. Вопрос, однако, чисто эмпирический и, будучи таковым, он не должен иметь отношения к оценке утилитаризма. Утилитарист, столкнувшись с подобными контринтуитивными следствиями своей теории, не может попросту заявить, что они едва ли возникнут в реальных случаях. Скорее, ему придется модифицировать свое объяснение и предложить теорию, которая коэкстенсивна утилитаризму в реальных случаях и вдобавок даст правильный ответ в случаях, в которых тот не срабатывает. Да, наши интуитивные представления, касающиеся гипотетических случаев, могут быть менее сильными и легче поддаваться воздействию теории, нежели догадки, касающиеся реальных случаев, а значит, для утилитаризма остается небольшая лазейка.

Я оставляю на долю читателя оценку того, насколько важна эта трудность.

Я завершу главу методологическим замечанием. Возражение против утилитаризма, которое я здесь наметил, также является критикой определенной теории справедливости как конечного состояния, по терминологии Роберта Нозика. В теории коллективного выбора мы должны не принимать желания как данность, но изучать их рациональность или автономность. В обычных случаях эти свойства нелегко разглядеть в самих желаниях. Истинность и чистота убеждений и желаний – понятия конечного состояния, свойства, присущие ментальным состояниям независимо от их происхождения. Рациональность в широком смысле (I.3) зависит от того, как именно складываются состояния. Двое индивидов могут быть совершенно одинаковыми «по своим желаниям и убеждениям», и тем не менее мы по-разному их оценим с точки зрения рациональности, способности суждения и автономии. Из этого, однако, не следует, что социальная справедливость должна основываться на данных желаниях, пропущенных через фильтр истории. Как подробнее говорилось в разделе I.5, есть также альтернативная возможность изменения желаний через рациональное и публичное обсуждение. На временной оси это процедура, обращенная вперед, а не назад. Исторический подход необходим для диагностирования того, что не так со структурой действительных желаний, но лекарство может потребовать ее изменения.