Михаил Дунаев - Постмодернистские скандалы

Обожествление красоты привлекательно и потому, что художник, сознавая себя творцом новых эстетических ценностей, "новой красоты", начинает тешить собственную гордыню представлением о своем сугубом богоподобии. Конечно, когда Флобер говорил, что художник в своем творении должен быть подобен Богу, он мыслил, скорее всего, метафорически. Но вряд ли было метафорой утверждение Владимира Набокова, что "искусство божественно, ибо именно благодаря ему человек максимально приближается к Богу, становясь истинным полноправным творцом" [5] Литературная газета. 5 сентября. 1990. . На деле-то, себя обожествляя, человек отчуждается от Создателя.

Истинное творчество — знает всякий христианин — определяется сочетанием духовного стремления человеческой души к Творцу и излияния Божественной благодати, одухотворяющей творческую потенцию художника. Художественное творчество есть не что иное, как синергия — со-творение, со-действие, со-работничество человека с Богом. Нынешние же "творцы" сознают творческий акт как эманацию лишь собственных эстетических переживаний, как "самоотдачу", как самовыражение — без одухотворения их Божественной энергией Создателя мира. И мнят, будто они в том становятся как боги. Что это, как не все та же гордыня первородного греха? И не лукавый ли соблазн несет такое искусство?

Абсолютизация эстетического влечет за собою и абсолютную сосредоточенность на форме художественного произведения, разного рода формальные эксперименты, совершенно безразличные к выражаемому содержанию. Но это есть еще одно проявление все того же раздробленного сознания. Важно и другое: само эстетическое при этом утрачивает внутренние критерии и обесценивается, что ведет часто к утверждению эстетики безобразного. Постмодернизм являет тому многие доказательства.

Возьмем без всякого комментария одно из признаний Пикассо: "Многие из нас становятся художниками по причинам, имеющим мало общего с искусством, — сказал он, обращаясь к коллегам на своем юбилее в конце жизни. — Люди уже не ищут в искусстве утешения и чего-то высокого. Самая утонченная, состоятельная часть, дистилляторы квинтэссенции требуют нового, оригинального, экстравагантного и скандального. И я, начиная от кубизма и далее, доставлял удовольствие этим господам и критикам всевозможными экстравагантностями, которые мне приходили в голову, и, чем меньше их понимали, тем больше мною поражались, и, чем больше я забавлялся этими играми, всеми этими загадками, ребусами и арабесками, тем больше приходила ко мне слава. А слава для художника — значит распродажа, прибыли, богатство… Я — всего лишь развлекатель публики, который понял свое время" [6] Наш современник. 1988, № 5. С.168. .

Но гораздо серьезнее то, что Пикассо красоту превратил в труп — это чутко уловил С.Н. Булгаков: "В творчестве Пикассо выражается религиозная мука и отчаяние, все оно есть вопль ужаса перед миром, как он есть без Бога и вне Бога: пафос тоски и энтузиазм тоски, выражающийся в пафосе цинизма и кощунства. Это — распад души, адская мука. Пикассо, очевидно, сам не видит своей одержимости, не замечает, что ему подставлено кривое зеркало бытия, но считает, что такова и есть подлинная действительность, и пока он своего распада для себя не объективирует, не осознает своей болезни, не познает своей одержимости, ему закрыт путь к исцелению" [7] Булгаков С.Н. Соч. в 2 тт. Т.2. М., 1993. С.543. .

Статья Булгакова о Пикассо с жестоким названием "Труп красоты" написана в 1915 году, но важнейшая ее мысль может быть отнесена и прямо к искусству конца XX века. Искаженное восприятие тварного мира есть явление по природе религиозное: это отрицание Творца и ужас от ощущения мира без Бога.

Художники, подобные Пикассо, породили глубокий кризис искусства, принимаемый многими за его небывалый расцвет. На деле это лишь результат дешевого снобизма, стремящегося не к Истине, но лишь к муляжам и подделкам. Подлинная причина этого — в понимании искусства как средства получения острых ощущений, даваемых к тому же даром. "А то, что дается даром, способно развращать" (С. Булгаков). Да и острота всякого ощущения способна притупляться. То, что прежде волновало и щекотало нервы, приедается. Один из персонажей Чехова, можем вспомнить, выразил этот закон с грубоватой парадоксальностью: "…человечеству все приелось и надоело… Ему хочется разнообразия… Знаешь, когда купчихе надоедает варенье и пастила, она начинает жрать крупу; так, когда человечеству надоедает дневной свет, нужно угощать его затмением…" [8] Наш современник. 1988, № 5. С.292. . Однако надоедает же и крупа. Не случайно ведь тот же В. Сорокин смакует во многих опусах пожирание экскрементов, каковому предаются в сладострастном экстазе иные его персонажи.

Нынешние постмодернисты часто подобны той свинье из крыловской басни, которая, придя на барский двор, "не приметила богатства никакого: все только лишь навоз да сор" .

Человекам надоедает свет, и они устремляются во тьму. Постмодернизм помогает в том всем желающим.

Мы мало и неистинно осмыслим подобное искусство, если будем сводить его лишь к беспардонному жульничеству. Проблема серьезнее. Важно вот что: искусство, узурпировавшее монопольное право на "прогрессивность", не просто приучает человека к дробности мышления, но навязывает ему неумение видеть мир в целокупности. Это совершается медленно, исподволь, незаметно, но верно. Расчленив искусственно неделимое — форму и содержание, как будто они могут существовать обособленно, — приучив себя к этой порочной практике, авангардистское искусство к тому и прочих склоняет, что и дает толчок к дробному восприятию мира вообще, то есть в анатомированном виде. Супрематист, к примеру, может с полным основанием сказать, что в "Троице" преподобного Андрея Рублева все признаки супрематизма уже воплощены в полной мере, и, приученные к супрематическому видению, многие его почитатели окажутся способны усмотреть в иконе лишь совершенные сочетания геометрических фигур и цветовых пятен — не более. Духовное содержание ее окажется при этом полностью недоступным.

Тут возникает замкнутый круг: раздробленное сознание формирует и направляет адекватные ему проявления искусства, те, в свою очередь, все далее рвут и калечат сознание. Изощренность бесовская.

Сказывается отсутствие системного подхода в оценке разного рода идей и конкретных фактов, тогда как в конечном итоге их смысл раскрывается только в общей целостности, в которую они включены. Каким бы привлекательным ни казалось то или иное явление, важно распознать цель, на которую ориентирована включающая его целостная система. Подводит все та же разорванность сознания, дробность мышления. По-русски это называется "за деревьями не видеть леса". Но системное мышление есть лишь частное низшее проявление соборного сознания. И ясно: при утрате религиозного миросозерцания системное мышление неизбежно рвется, становится дискретным. Разорванное сознание есть одно из проявлений безбожного бытия.