Питер Сингер - О вещах действительно важных. Моральные вызовы двадцать первого века

Б о льшую часть жизни мы проводим в погоне за ускользающей целью, и случайные радости — большее, на что может рассчитывать основная масса людей, — не стоят этой долгой и мучительной борьбы. Если нас это устраивает, то, по мнению Бенатара, только потому, что мы жертвы иллюзии, известной как «принцип Поллианны» [2] Принцип Поллианны — склонность людей соглашаться с положительными утверждениями, которые относятся к ним самим. Назван по имени Поллианны, героини одноименного романа Элеанор Портер, — девочки, умевшей даже в неприятных событиях находить повод для радости. — Прим. ред. . Вероятно, способность к этой иллюзии помогала нашим предкам выжить, и все же это только иллюзия. Будь мы способны увидеть свою конкретную жизнь в объективном свете, никому бы такого не пожелали.

Вот мысленный эксперимент, чтобы оценить, насколько вам близка эта позиция. Большинство мыслящих людей чрезвычайно озабочены изменением климата. Некоторые отказываются от мяса или прекращают летать в отпуск самолетом, чтобы уменьшить свой вклад в выбросы парниковых газов. Но те, кто сильнее всего пострадает от климатических изменений, еще не зачаты. Если бы не будущие поколения, чувство вины мучило бы нас гораздо меньше.

Так почему же мы не стремимся стать последним поколением людей на планете? Добровольная стерилизация не потребовала бы никаких лишений: прежде чем исчезнуть с лица земли, мы бы до конца своих дней жили в полное удовольствие.

Конечно, в реальном мире тотальная добровольная стерилизация невозможна, но представьте себе, что это осуществимо. Что плохого в таком сценарии? Даже если не разделять пессимизм Бенатара, подобный поворот событий сулит много выгод. Хотя бы такую: нам от этого будет только лучше.

Мы избавимся от угрызений совести за трудности, которые создаем будущим поколениям, и никому не станет хуже — тех, кому могло бы стать хуже, просто нет на свете.

Какой мир лучше, с людьми или без людей? Не будем сейчас о том, что мы творим с другими биологическими видами, — это тема отдельного разговора.

Договоримся, что мы выбираем между миром как он есть и миром без разумных существ. Договоримся еще об условии довольно фантастическом (философам часто приходится так делать): если мы решим, что разумная жизнь в мире должна прекратиться, то все с этим согласятся. Тогда ничьи права не нарушаются, во всяком случае, ничьи из реально живущих сегодня людей. Но имеют ли право на существование те, кого еще нет?

Я твердо убежден, что Вселенная без разумной жизни — неправильный выбор. По моему суждению, для большинства людей жить лучше, чем не жить. Несмотря на все несовершенства сегодняшнего мира, мне хватает оптимизма, чтобы верить: если человечеству удастся протянуть еще столетие-другое, мы извлечем уроки из своих ошибок и построим жизнь, в которой будет гораздо меньше страдания.

Но чтобы обосновать такой выбор, придется снова обратиться к тем глубоким вопросам, с которых я начал. Стоит ли жить? Принимаем ли мы решение дать ребенку жизнь в его интересах? Оправданно ли стремление к продолжению рода, даже если мы точно знаем, что оно приводит к страданиям невинных?

ПРОШЛОГОДНИЙ ОТЧЕТ Гарвардского университета дает основания для тревоги: доля студентов-гуманитариев, оканчивающих бакалавриат, снизилась в США с 14 до 7 %. Она падает даже в таком престижном университете, как Гарвард, причем в последние годы все быстрее. Заговорили даже о кризисе гуманитарного знания.

Я слишком плохо разбираюсь в гуманитарных науках, чтобы объяснять, почему слабеет приток абитуриентов. Может быть, потому что многие из гуманитарных профессий больше не кажутся началом блестящей (а то и вообще какой-либо) карьеры. Может быть, потому что не каждая гуманитарная наука в силах донести до непосвященных, чем она занимается и почему это важно. Или, может быть, дело не только в неспособности донести, а в том, что некоторые гуманитарные науки, как бы ни было больно это признавать, действительно теряют смысл в нашем стремительно меняющемся мире.

Я перечислил возможные причины, но не выношу суждений о них. Единственная область, в которой я разбираюсь, — моя собственная, философия. Ее практический аспект, а именно — этика, способен внести решающий вклад в полемику по самым острым и неотложным вопросам современности.

Я сам философ, поэтому меня можно заподозрить в некоторой пристрастности. Но, к счастью, в своих выводах я предпочитаю опираться на независимый источник — доклад Института Готлиба Дуттвайлера (GDT), швейцарской экспертной и исследовательской организации.

Недавно Институт Дуттвайлера опубликовал рейтинг ста наиболее влиятельных глобальных мыслителей за 2013 год. В рейтинг вошли экономисты, психологи, писатели, политологи, физики, антропологи, биологи, предприниматели, теологи, медики, представители информационных и некоторых других наук. Но трое из верхней пятерки глобальных мыслителей — философы: Славой Жижек, Дэниел Деннет и я. Есть и четвертый, Юрген Хабермас, которого GDI относит к социологам, но в докладе оговаривается, что с тем же успехом его можно считать философом.

Единственный нефилософ из первой пятерки глобальных мыслителей — Ал Гор. Среди 100 человек, входящих в этот рейтинг, экономистов больше, чем мыслителей из других областей знания, но первый среди экономистов, Николас Стерн, стоит в общем списке только на десятом месте.

Как вышло, что четыре из пяти самых влиятельных мыслителей в мире — представители гуманитарного знания, из них трое — философы? Чтобы это понять, надо посмотреть, по каким критериям Институт Дуттвайлера составляет рейтинг глобальных мыслителей.

Институт Дуттвайлера видит задачу так: назвать «мыслителей и идеи, резонансные в контексте глобальной информационной среды». Информационная среда, откуда получены данные, возможно, и глобальная, но строго англоязычная, что объясняет, почему в списке топ-100 не оказалось ни одного китайского мыслителя. В рейтинг попадают по трем характеристикам: во-первых, кандидат должен быть интеллектуалом по основному роду занятий, во-вторых, быть известным за пределами своей предметной области, и, наконец, оказывать влияние на окружающий мир.

Рейтинг строится по совокупности многочисленных количественных показателей, в том числе по величине аудитории кандидата в соцсетях — его зрителей и подписчиков в Twitter и на YouTube — и количеству ссылок в блогах и вики-пространстве. Результат — возможность определить значимость каждого мыслителя в разных странах и предметных областях: позиция человека в рейтинге тем выше, чем больше о нем говорят и чем шире распространилась начатая им полемика.