Мартин Хайдеггер - Ницше и пустота

Мышление толкуется здесь чисто «экономически», в смысле «механической экономии». Что мы мыслим, «истинно» как помысленное, лишь на сколько служит поддержанию воли к власти. Но и как мы мыслим о мышлении, тоже измеряется единственно этим. От этой концепции мышления Ницше потом необходимо приходит к утверждению, что Декарт обманывается, думая, будто достоверность его тезису обеспечивается прозрением в его очевидность. Тезис ego cogito, ergo sum есть по Ницше лишь «гипотеза», принятая Декартом потому, что она «давала ему в наибольшей мере ощущение силы и уверенности» («Воля к власти», № 533; 1887).

Теперь тезис Декарта оказывается вдруг гипотезой, предвзятостью, а не только умозаключением, как в упреках, отмеченных нами вначале! Ницшевской позиции против Декарта не хватает единой законченной черты. Она становится только там однозначной, где Ницше уже не пускается в разбор предметного содержания тезиса, а берет его в «психологическом» пересчете, т. е. понимает его как способ самообеспечения человека, возникающий из воли к власти.

Было бы, конечно, слишком скороспелой мыслью, пожелай мы заключить из позиции Ницше, что он хотя бы в малейшей мере оставил или тем более преодолел декартовское истолкование бытия как представленности, его определение истины как достоверности, его определение человека как «субъекта». Декартово истолкование бытия Ницше принимает на основе своего учения о воле к власти. Принятие это идет так далеко, что, не спрашивая о законности оснований, Ницше уравнивает бытие с «представленностью», а эту последнюю – с истиной. В явствующем уже из № 12 уравнивании «бытия» и «истины» Ницше всего однозначнее засвидетельствует укорененность своей принципиальной метафизической позиции в cogito sum. «Истина» и «бытие» означают для Ницше то же самое, а именно установленное представлением и удостоверением.

Но Ницше признает «бытие» и «истину» и их уравнивание не как основополагающую истину, т. е. – в его истолковании – не как «высшую ценность», он терпит истину только как ценность, необходимую для поддержания воли к власти. Показывает ли представленное в представлении что-либо из действительного самого по себе, это проблематично, даже прямо неверно; ибо все действительное есть становление. Всякое же представление как установление сковывает становление и показывает становящееся в остановке, стало быть, таким, каково оно не «есть». Представление дает только видимость действительного. Истинное и принимаемое в представлении за сущее есть поэтому, будучи примерено к действительному как становящемуся, по своей сути заблуждение. Истина есть заблуждение, но необходимое заблуждение.

« Истина есть род заблуждения , без которого определенный род живых существ [а именно человек] не мог бы жить. Ценность для жизни решает в конечном счете все» (№ 493; ср. Паскаль, «Мысли», № 18).

Ницше совершенно перенимает основополагающую метафизическую позицию Декарта, причем перетолковывает ее психологически, т. е. он основывает достоверность как «волю к истине» на воле к власти. Однако разве Ницше не оспаривает понятие «субъекта», как его мыслит Декарт? Во всяком случае, Ницше говорит: понятие Я как субъекта есть изобретение «логики».

А что такое «логика»?

Логика есть «императив, не для познания истины, но для полагания и выправления такого мира, который должен у нас называться истинным » (№ 516; 1885).

«Логика вырастает не из воли к истине». Мы спотыкаемся. Истина есть все-таки, по собственному же понятию Ницше, прочное и твердо установленное; а логика, получается, происходит не из этой воли к утверждению и устанавливанию? Она, по собственному же понятию Ницше, вырастает только из воли к истине . Когда Ницше все равно говорит: «Логика вырастает не из воли к истине», то он нечаянно понимает здесь истину в другом смысле; не в своем , по которому она род заблуждения, а в традиционном смысле, по которому истина значит согласованность познания с вещами и с действительным. Это понятие истины есть предпосылка и мерило для истолкования истины как видимости и заблуждения. Не становится ли тогда ницшевское собственное истолкование истины как видимости видимостью? Оно становится даже не просто видимостью: ницшевское истолкование «истины» как заблуждения при апелляции к существу истины как согласованности с действительным становится извращением собственной мысли и тем самым ее распадом.

Между тем мы слишком бы облегчили себе задачу размежевания с принципиальной метафизической позицией Ницше и бросили бы все на полпути, если бы захотели проследить этот распад бытия и истины только в названном аспекте. Путаница, из которой Ницше уже не выбирается, перекрывается ближайшим образом тем основным настроением, что все несомо волей к власти, через нее необходимо и потому оправдано. Это выражается в том, что Ницше может одновременно сказать: «истина» есть видимость и заблуждение, но в качестве видимости все же «ценность». Мышление в ценностях прикрывает крушение существа бытия и истины. Ценностное мышление само есть «функция» воли к власти. Когда Ницше говорит: понятие Я и тем самым «субъекта» есть изобретение «логики», то ему следовало бы дать отвод субъективности как «иллюзии», по меньшей мере там, где она задействуется как основная действительность метафизики. Однако оспаривание субъективности в смысле Я мыслящего сознания уживается все же в ницшевской мысли с безусловным принятием субъективности в метафизическом – конечно, не узнанном – смысле subiectum. Это лежащее-в-основе есть для Ницше не Я, а «тело»: «Вера в тело фундаментальнее, чем вера в душу » (№ 491); и еще: «Феномен тела есть более богатый, отчетливый, осязаемый феномен; со стороны метода подлежит поставлению на первое место, без того чтобы что-то предрешать относительно его окончательного значения» (№ 489). Это – основополагающая позиция Декарта, если только у нас есть еще глаза, чтобы видеть, т. е. метафизически мыслить. Тело « со стороны метода » подлежит поставлению на первое место. Дело идет о методе. Мы знаем, что это значит: об образе действий при определении того, с чем сопоставляется все устанавливаемое представлением. Тело со стороны метода подлежит выставлению на первое место, значит, мы должны отчетливее, осязательнее и удобнее мыслить, чем Декарт, но при этом совершенно и только в его смысле. Метод решает. Что Ницше на место души и сознания ставит тело, ничего не меняет в основополагающей метафизической установке, заложенной Декартом. Ницше только огрубляет ее и доводит до границы или даже в область безусловной бессмысленности. Но бессмысленность уже вовсе не упрек, если только она оказывается на пользу воле к власти.