О религии Льва Толстого

«Христианство не шутка, возлюбленные, и не праздное дело…» т. 3, стр. 166.

Бес. на Деян. апост., т. 9, стр. 275—286, сравн. бес. VI, стр. 68—69.

Бес. XVIII на Ев. Матф., т. 7, стр. 206—208 и дал.

Бес. III о Давиде и Сауле, т. 4, стр. 859.

Бес. XXII на посл. к Римл., т. 9, стр. 773.

Бес. LXXXIV на Ев. Матф., т. 7, стр. 842—843.

Обычное ограничение в системах нашего официального богословия.

«Бес. VII, сказанная в храме св. Анастасии», т. 12, стр. 323—327.

«Похвала св. муч. Дросиде», т. 2, стр. 733.

«О святом Вавиле», т. 2, стр. 577.

Подробное изложение взгляда св. Иоанна на собственность можно читать в моей книжке «Учение древней Церкви о собственности», стр. 42—50, 113—139, 195—246.

Напр. Творения св. Иоанна в русск. пер. т. 12, «Слово о клятве», стр. 726—733, особенно стр. 729 и множ. др.

«Учение древней Церкви о собственности», стр. 139—143.

Напр., т. 1, стр. 53 и др.

Напр., т. 7, стр. 550.

Напр., т. 7, стр. 706.

Хочется привести здесь слова самого Толстого, могущие служить действительно руководящими в отношении к нему. «Я прошу всех тех, которые будут читать и понимать мое писание, откинув так же, как и я, все светские соображения, имея в виду только то вечное начало истины и добра, по воле которого мы пришли в этот мир, и очень скоро, как телесные существа, исчезнем из него, и без поспешности и раздражения понимать и обсуждать то, что я высказываю, и в случае несогласия не с презрением и ненавистью, а с сожалением и любовью поправлять меня; в случае же согласия со мной помнить, что если я говорю истину, то истина эта не моя, а Божия, и что только случайно часть ее проходит через меня, точно так же, как она проходит через каждого из нас, когда мы познаем истину и передаем ее» («Христианское учение», предисловие).

«Так что же нам делать?» Изд. 2-е, «Посредник», стр. 135.

«Дневник писателя» за 1877 год, июль — август, гл. II, IV. Достоевский замечает здесь о Левине — Толстом следующее: «Вот эти, как Левин, сколько бы ни прожили с народом или подле народа, но народом вполне не сделаются, мало того, — во многих пунктах так и не поймут его никогда вовсе. Мало одного самомнения или акта воли, да еще столь причудливой, чтобы захотеть и стать народом. Пусть он и помещик, и работящий помещик, и работы мужицкие знает, и сам косит, и телегу запрячь умеет, и знает, что к сотовому меду огурцы свежие продаются. Все-таки в душе его, как он ни старайся, останется оттенок чего-то, что можно, я думаю, назвать праздношатайством».

«Исповедь», изд. «Посредник», 1907, стр. 54.

«Как ни странно было многое из того, что входило в веру народа, я принял все, ходил к службам, становился утром и вечером на молитву, постился, говел, и первое время разум мой не противился ничему» (там же, 63).

Герцен. «Былое и Думы», т. VII, 302 (Загран. изд. 1879). Что это не может быть верно относительно Ив. Киреевского, ясно и на основании его сочинений, и биографических о нем сведений.

Ср. тексты: Мф. 19, 27-29, Мк. 10, 28-30, Лк. 18, 28-30.

«В чем моя вера», изд. 2-е, стр. 150. Курсив мой.

«В чем моя вера», 143 и далее.

Там же, 182.

С позволения сказать ( лат.) — Прим. ред.

Это очень умел чувствовать Л. Н. Толстой, который посвятил детству один из дней (8 сентября) «Круга Чтения» (стр. 196—199). Эти страницы принадлежат к наилучшему, что в нем есть.

Единственное в своём роде (лат.) — Прим. ред.

Как пример евангельского антиномизма, который легко может быть истолкован как прямое противоречие, укажу на загадочные слова Христа ученикам, которые, конечно, Толстой оставляет без внимания в своей проповеди непротивления. Вот эти слова: «Когда Я посылал вас без мешка и без сумы и без обуви, имели ли вы в чем недостаток? Они отвечали: ни в чем. Тогда Он сказал им: но теперь, кто имеет мешок, тот возьми его, также и суму; а у кого нет, продай одежду свою и купи меч… Они сказали: Господи! Вот, здесь два меча. Он сказал им: довольно» (Лк. 22, 35.38).

Подробнее эта экономическая антиномия в христианстве разобрана мною в очерке «Христианство и социальный вопрос» («Два града», т. I, 206 сл.).

Недавно было опубликовано очень характерное письмо Толстого к М. А. Миловидову («Рус. Сл.», 13 окт. 1911), где читаем между прочим: «Ответа на вопрос вашего знакомого о том, на что полезнее отдать деньги, не могу дать другого, как тот, который дал Христос богатому юноше, именно — отдать деньги нищим, т. е. кому попало, тем, кто просит, только с тою целью избавиться от них». В этом совете все фальшиво, все неверно. Во-первых, и сам Толстой не имел под собой почвы, чтобы давать такой совет, пока сам он не в силах был вполне его осуществить. Во-вторых, и Христос давал этот совет отнюдь не первому встречному богачу, но юноше, который, как сам он заявляет о себе, исполнял заповеди от юности своей и привлек к себе особенную любовь Господа, и лишь тогда ему был указан этот путь как путь совершенства. В-третьих, наконец, совет «отдать деньги кому попало», лишь бы отделаться от них, не только поражает своей непоследовательностью с точки зрения мировоззрения Толстого — что бы сказали, если бы я, не желая сам пьянствовать, стал бы раздавать имеющееся у меня вино желающим, — но и отрицанием всякой ответственности перед своим имуществом, или этики богатства. Здесь, как и во многих случаях, под личиной евангельской морали, скрывается нигилизм опрощенства. О христианской этике богатства ср. наш очерк: «Народное хозяйство и религиозная личность» (в сборнике «Два града», т. I).

Мне уже приходилось с другой стороны подходить к этой антиномии: ср. очерк «Апокалиптика и социализм» («Два града», т. II).

Оба эти определения мне пришлось слышать в личной беседе с Толстым (еще летом 1902 года). Он ставил при этом в вину Достоевскому, что в «Великом Инквизиторе» не видно, кто прав: Христос или инквизитор, а «я берусь доказать, как 2×2=4, что христианство разумно, что оно практично», — горячо говорил тогда Л. Н—ч.

Разница между опрощением, как методом христианского аскетизма и как осуществлением толстовского физиократизма, становится ощутительна, если мысленно мы проведем параллель между христианским монастырем и толстовской колонией. Начать с того, что монастырь сохраняет свое значение для лиц всех положений, ибо блага духовной жизни не зависят от этих положений, толстовская же колония по настоящему существует лишь для лиц привилегированного сословия, которым есть от чего опрощаться, но лишена всякого смысла для массы трудящегося народа. Затем, труд монастырский, от самого тяжелого до самого легкого, имеет значение «послушания», аскетического средства отсечения своей воли, в чем бы оно ни выражалось (иногда старцами в качестве послушания намеренно назначается совершение действий внешне нецелесообразных), в толстовской же колонии спасительное духовное действие приписывается именно физическому труду, самоличному производству всего для себя необходимого. А потому духовные результаты прямо несоизмеримы: там благодать Божия облекает души подвижников светом святости, возводя их от славы к славе, здесь же в лучшем случае имеется лишь рассудочная добродетель стоицизма, питающаяся горделивым чувством удовлетворения от исполнения долга, т. е. самоправедности.