Константин Колонтаев - Внешний коммунистический блеск и внутренняя либеральная нищета марксизма

со времени революции к этому прибавилась ненависть к чехам и хорватам, и только при помощи самого решительного терроризма против этих славянских народов можем мы совместно с поляками и мадьярами оградить революцию от опасности. …тогда борьба, «беспощадная борьба не на жизнь, а на смерть» со славянством, предающим революцию, борьба на уничтожение и беспощадный терроризм — не в интересах Германии, а в интересах революции!» (Ф. Энгельс статья, «Демократический панславизм» — «Новая Рейнская Газета», номера от 14–16 февраля 1849 года) — К. Маркс, Ф. Энгельс Соч. — т.6 — с. 306.)

В связи с этим можно вспомнить создателя российской геополитики Николая Яковлевича Данилевского, который говоря об уроках русско-турецких войн, 1853–1856 и 1877–1878 годов, проходивших после Европейской революции 1848–1849 годов, отмечал как русофобия, всегда примиряет в Европе самых крайних революционеров с самыми крайними реакционерами: «Война эта, однако же, не осталась без действительно благодетельных последствий. Она показала нам, что ненавидела нас не какая-либо европейская партия, а, напротив того, — что, каковы бы ни были разделяющие Европу интересы, все они соединяются в общем враждебном чувстве к России. В этом клерикалы подают руку либералам, католики — протестантам, консерваторы — прогрессистам, аристократы — демократам, монархисты — анархистам, красные — белым, легитимисты и орлеанисты — бонапартистам. Общая, поглощающая все различия партий и интересов, ненависть к России, которую и словом и делом обнаружила Европа.На стороне Турции выступила не только банкирствующая, биржевая Европа, но и Европа демократическая, революционная, социалистическая» (Н. Я Данилевский «Россия и Европа» — глава 11.)

Сам Маркс, как бы подтверждая эту мысль Данилевского вовремя Крымской войны 1853–1856 годов, заявлял следующее: «В войне с Россией, совершенно безразличны мотивы людей, стреляющих в русских, будут ли мотивы черными, красными, золотыми или революционными… Ненависть к русским была и продолжает быть первой революционной страстью».

Что касается того как патологическая русофобия заставляла Маркса и Энгельса постоянно изменять ими же самими провозглашенным и разработанным принципам научного материалистического понимания истории и прибегать к теоретическому оппортунизму как в форме метафизического идеализма, так и позитивистского расово-национального, а зачастую и биологического детерминизма, то в связи с этим очень характерен следующий факт.

Так Маркс с восторгом прочитал, а затем еще более восторженно сообщил Энгельсу и Кугельману о новой книге Пьера Тремо «Происхождение и изменение человека и других существ» (Париж, 1865). Восторг Маркса был вызван тем, что Тремо давал ему против русских тяжелую артиллерию естественных наук.

Если, конкретно, то по этому поводу Маркса написал Энгельсу 7 августа 1866 года, письмо следующего содержания: «Посылаю тебе очень важную работу….‘P. Trémaux, Origine et Transformations de l’Homme et des autres Êtres, Paris 1865. Несмотря на все отмеченные мной недостатки, она представляет собой очень значительный прогресс по сравнению с Дарвином. Два главных тезиса следующие: перекрещивание ведет не к разнообразию, как обычно считается, а напротив к единству на подобии родового. С другой стороны, физические особенности планеты дифференцируют (это основной, но не единственный базис). Прогресс, который Дарвин считает просто случайным, здесь становится существенным признаком на основе стадий развития земли, дегенерация (dégénérescence), которую Дарвин не может объяснить, здесь становится ясной; то же самое и быстрое исчезновение просто переходных форм по сравнению с медленным развитием родового типа. Таким образом, пробелы в палеонтологии, которые тревожат Дарвина, здесь становятся необходимыми. То же самое и родовая фиксированность как только она устанавливается, становится необходимым законом (в отличии от индивидуальных и т. п. вариаций). [У Тремо] гибридизация, которая для Дарвина представляет проблему, наоборот поддерживает систему, так как показывается, что род основывается как только перекрещивание с другими перестает давать потомство или быть возможным, и т. д. В приложении к истории и политике [Тремо] намного важнее и плодотворнее Дарвина. На некоторые вопросы, вроде национальности, и т. д. только у него можно найти природное основание. В частности, он поправляет поляка Дучинского, чью версию геологического различия между Россией и западными славянами он, кстати, подтверждает. Но не тем, что говорит, что русские это татары, а не славяне и т. п., как делает последний. А, указывая, что почвенной формацией, которая преобладает в России, славяне были татаризованы и монголизованы; таким же образом (он провел много времени в Африке) он показывает, что обычный тип негра есть только дегенерация более высокого типа. Тремо пишет, что неподкрепленные великими законами природы, человеческие начинания ведут к бедам. Посмотрите на усилия царей сделать из московитов поляков […] Та же почва породит тот же характер и те же свойства. Настоящая граница между славянской и литовской расами, с одной стороны, и московитами с другой, идет по великой геологической линии, которая лежит к северу от бассейнов Немана и Днепра… К югу от этой великой линии, таланты и типы свойственные этому району будут всегда отличаться от русских». (К. Маркс, Ф. Энгельс Соч. — т. 26 — с. 209–210.)

И во всех случаях такой восприимчивости Маркса и Энгельса, к идеям крайнего биологического детерминизма, тогдашней европейской «расовой науки», речь шла о «политически плодотворных» доказательствах либо расовой неполноценности великороссов, либо их непринадлежности к индоевропейской расе. Все основные темы, которые присутствуют в этих теоретических заимствованиях Маркса и в «культурном расизме» Энгельса (расовая и культурная неполноценность русских, их вырождение, цивилизационная граница между Европой и Азией и т. п.) вскоре после его смерти вошли в Ostforschung — псевдонауку орусских, которая стала идеологическим инструментом германского империализма, а затем и нацизма.

Вслед за русофобий основоположники марскизма и их последователи затем, вполне логично, быстро и откровенно скатились к оправданию создания западными странами колониальных империй и безудержной эксплуатации населения колоний. А в советском обществоведении и историографии потом всё удивлялись: как, мол могли западные социал-демократы в начале ХХ века принять расизм империалистов.

Так чему тут удивляться почитав такой, вот например комментарий Энгельса по поводу империалистической войны США против Мексики в 1848–1849 годах:: «И бросит ли Бакунин американцам упрек в «завоевательной войне», которая, хотя и наносит сильный удар его теории, опирающейся на «справедливость и человечность», велась, тем не менее, исключительно в интересах цивилизации? И что за беда, если богатая Калифорния вырвана из рук ленивых мексиканцев, которые ничего не сумели с ней сделать? И что плохого, если энергичные янки быстрой разработкой тамошних золотых россыпей умножат средства обращения, в короткое время сконцентрируют в наиболее подходящих местах тихоокеанского побережья густое население, создадут большие города…? Конечно, «независимость» некоторого числа калифорнийских и техасских испанцев может при этом пострадать; «справедливость» и другие моральные принципы, может быть, кое-где будут нарушены; но какое значение имеет это по сравнению с такими всемирно-историческими фактами?» (К. Маркс, Ф. Энгельс Соч. т.1 — с. 292–293.)