Людмила Микешина - Философские идеи Людвига Витгенштейна

Витгенштейн взял на себя мучительную и почти непосильную задачу: если не искоренить, то основательно расшатать именную модель языка и, судя по мировой философской, логической и лингвистической литературе наших дней, немало преуспел в этом. По крайней мере большая часть специалистов постепенно приняла его довольно сложную и богатую функционально-игровую модель. Однако философа всерьез беспокоила не просто переориентация профессионалов. Он пояснял, что пишет не для тех, кто публикуется в философских журналах. Его вела, насколько можно судить, и некая сверхзадача, замысел своего рода "культурной революции" [38] Об этом свидетельствует, в частности, фон Вригт. . Ему хотелось освободить от призраков языка не только философских экспертов (вылечить врачей), но и обычных здравомыслящих людей, приучить их обходить "капканы" языка или выпутываться из них. Кроме прочего он вынашивал и формировал новый образ дидактической философии, чем-то напоминающей античную софистику или беседы Сократа.

Еще предстоит, мне думается, вчитаться в тексты философа тем особым, непривычным для большинства читателей образом, какой предполагает их стилистика. Как уже отмечалось, Витгенштейн не стремился получить какие-то оригинальные философские утверждения , которые можно сгруппировать в некое подобие теории. Смысл своих усилий он видел в другом - в демонстрации некоего "know how" - того, как выпутываться из концептуальных тупиков. Таковые рождаются, по его представлениям, вследствие подмен реального , конкретного мышления особым ирреальным рассуждением на философский (идеологический и т.п.) манер, в ходе которого фразы не совершают нормальной работы (подобно колесам, отвинтившимся от машины и вращающимся вхолостую) [39] Или портным, "шившим" королевский наряд в сказке Х.Андерсена "Голый король" (сравнение, мелькающее в текстах Витгенштейна). . Всевозможные "призраки языка" издавна привлекли внимание философов, стимулировали их работу "очищения" разума, переросшую в XX столетии, притом во многом усилиями Витгенштейна, в "критику" - "прояснение" - языка или речевого разумения . Впрочем, и сами философы разных веков внесли немалую лепту в порождение концептуальных "химер", вынуждая своих собратьев по ремеслу, в том числе Витгенштейна, тратить затем неимоверные усилия на их преодоление.

Разнообразные упражнения, примеры, пояснения Витгенштейна, на мой взгляд, предусматривают особую тренировку концептуального рассуждения, формирование своего рода иммунитета против "заморочек" языка. Уверена, что этим идеям (методикам, играм, головоломкам) суждено в недалеком будущем сыграть - через педагогику, дидактику - немалую роль в формировании мышления, значительно более ясного и свободного от всевозможных пут языка, чем нынешнее, наше.

Характерная черта поздневитгенштейновского философствования - постановка оригинальных мысленных экспериментов, будоражащих спокойное благополучие обыденного или научного здравомыслия. В результате этих экспериментов необычные, парадоксальные ситуации открываются там, где их, казалось бы, меньше всего можно было ожидать. Язык-деятельность дает умелому "экспериментатору" возможность вскрыть остававшуюся незамеченной проблему или же, наоборот, полностью рассеять туман значительности, окружавший ту или иную общепризнанную позицию.

Экзегетика текстов австрийского философа - занятие и процесс, длящийся уже не одно десятилетие. Не исключено, что в будущем он принесет новые открытия и приобретения. В последние же годы многие дискуссии западных философов концентрировались вокруг так называемого скептического парадокса. Речь идет о различном понимании смысла парадоксальной ситуации, представленной в § 201 "Философских исследований" [40] "В этом заключался наш парадокс: никакой способ действия не может определяться правилом, ибо любой способ действия может согласовываться с правилом. Ответом было бы: если все может быть согласовано с правилом, то все может ему и противоречить. Поэтому здесь не будет ни согласия, ни противоречия..." ( Wittgenstein L. Philosophical Investigations. Oxford, 1953). Приведем и более ранний - 1930 года - вариант парадокса: "Когда впервые обучаются языку, то речь связывается с действием - подобно связи рычагов с самой машиной - и встает вопрос, а могут ли эти связи разорваться? Если нет, то я вынужден буду принять любое действие в качестве правильного; с другой стороны, если подобный разрыв возможен, то каким будет критерий для установления этого? И вообще, какие у меня есть средства для сравнения исходной ситуации с последующими действиями?" ( Wittgenstein L. Philosophical Remarks. Oxford, 1975. Р. 64). Витгенштейн отмечал, что его интересует не внешняя (каузальная) связь речи и действия, а связь внутренняя (концептуальная). . Предыдущие поколения витгенштейноведов, как правило, проходили мимо этого фрагмента, вероятно, считая его чем-то тривиальным (впрочем, при желании любые поздние тексты Витгенштейна, отнюдь не претендовавшего на какую-то особую "глубину" своих мыслей и наблюдений, можно было бы охарактеризовать подобным образом. Так зачастую и поступают философы, в целом враждебно относящиеся к его лингвофилософскому учению). Понадобился нестандартный ум Сола Крипке, чтобы увидеть здесь важную проблему и предельно драматизировать связанную с ней эпистемологическую ситуацию [41] Kripke S. Wittgenstein on Rules and Private Language. Oxford, 1982. . Но реконструкция парадокса, осуществленная американским философом, оказалась возможной лишь в контексте широкого обсуждения поздневитгенштейновского понятия "правило", всей концепции правилосообразной лингвистической и нелингвистической деятельности человека, усиления интереса философов-аналитиков к праксеологической проблематике как таковой. При этом Крипке не столько ставил себе цель выявить изначальную интенцию автора вышеприведенного фрагмента, сколько стремился показать те следствия, которые вытекают из предложенной им реконструкции, а также наметить возможный путь решения (или блокировки) парадокса. Так что речь правильнее вести о "парадоксе Крипке-Витгенштейна", подчеркивая бесспорное соавторство американского философа. К сожалению, многие комментаторы, как мы убедимся дальше, не вполне учитывают это обстоятельство, сконцентрировав свое основное внимание на "аутентичном" смысле данного витгенштейновского текста, искаженном, по их мнению, Крипке.

Поскольку сама крипкевская концепция уже была рассмотрена нами ранее [42] Грязнов А.Ф. "Скептический парадокс" и пути его преодоления // Вопр. философии. 1989. № 12. , мы в данном случае ограничимся лишь кратким напоминанием. Как считает американский философ, Витгенштейн в § 201 "Исследований" сформулировал оригинальный "скептический парадокс", в связи с которым им было предложено соответствующее "скептическое решение". Причем в парадоксе сконцентрирован один из самых радикальных в истории философии типов скептицизма. Навеянный парадоксом мысленный эксперимент самого Крипке касается обоснования нашего следования правилу (норме) употребления слова "плюс", обозначающего арифметическую операцию сложения. При определенном допущении оказывается очень трудным ответить на вопрос воображаемого скептика о том, почему мы обычно бываем уверены, что в нашей прошлой практике с числами под "плюсом" мы понимали именно сложение, а не особую гипотетическую операцию, названную, к примеру, "квус"? Разве могут какие-либо прежние инструкции или дефиниции заставить нас с необходимостью получить сумму: 68+57=125? К тому же нет такого бесспорного прошлого факта , который бы однозначно свидетельствовал, что ранее под "плюсом" мы могли подразумевать только сложение, а не операцию=монстр "квус", дающую, скажем, сумму "5".