Хаймо Хофмайстер - Что значит мыслить философски [Поиск фундамента всего знания и всего сущего]

Далее, храбрость считается также и той добродетелью, которая способна устоять перед ударами судьбы и преодолеть страх, и в первую очередь страх перед смертью.

Для Канта храбрость также является «способностью и твердым намерением оказать сопротивление сильному, но несправедливому врагу» [568]и вместе с тем это « законосообразное мужество: не бояться даже утраты жизни там, где этого требует долг». [569]

Благоразумие, или умеренность, регулирует удовольствия, и для него особенной меркой считается то, что добродетельность состоит в установлении правильных отношений между удовольствием и неудовольствием, т. е. болью.

Распущенный — это тот, кто чрезмерно стремится к удовольствиям и объектам желания и требует всего, что приносит удовольствие. Противоположность ему представляют те, чья потребность в удовольствии весьма слаба и кто меньше, чем другие, радуется наслаждению. Тот же, кто совсем не стремится получить удовольствие, по своей сущности довольно далек от человека. Такие люди, полагает Аристотель, появляются, но очень редко. Sophrosyne у Платона свойственно не только определенному сословию государства, подобно тому, как храбрость, например, должна специально выделять сословие воинов, а мудрость — правителей. Sophrosyne, которой должно руководствоваться третье сословие, крестьянство, настолько же свойственно и двум другим сословиям и близко в этом пункте понятию справедливости. Из-за стремления и готовности помочь другим рассудительность заставляет «и те, что слабо натянуты, и те, что сильно, и средние звучать согласно между собою, если угодно, с помощью разума, а то и силой или, наконец, числом и богатством и всем тому подобным…». [570]

Добродетель справедливости может выглядеть как институциональная сила политического порядка. Она регулирует отношения друг Другом граждан государства согласно законам, обычаям и принципу равенства, [571]поскольку в ней институциональный порядок и личное поведение соответствуют друг другу, справедливость является сутью всех добродетелей и считается высшей из самых важных добродетелей. Поэтому в платоновском «Государстве» она не присуща никакому особенному сословию, она скорее указывает каждому надлежащее ему место:

— Так слушай и суди сам. Мы еще вначале, когда основывали государство, установили, что делать это надо непременно во имя целого. Так вот это целое и есть справедливость или какая-то ее разновидность. Мы установили, что каждый отдельный человек должен заниматься чем-нибудь одним из того, что нужно в государстве, и притом как раз тем, к чему он по своим природным задаткам больше всего способен.

— Да, мы говорили так.

— Но заниматься своим делом и не вмешиваться в чужие — это и есть справедливость, об этом мы слышали от многих других, да и сами часто так говорили.

— Да, говорили.

— Так вот, мой друг, заниматься каждому своим делом — это, пожалуй, и будет справедливостью. [572]

Иначе говоря, dikaiosyne — это центростремительная сила государства и добродетель, служащая мерилом для правящего как глава государства. Так, она формирует то состояние души, которое описано в «Государстве» как здоровье, красота и благополучие. [573]Справедливость, [574]поскольку она как политическая добродетель упорядочивает совместную жизнь граждан в государстве, образует центр аристотелевской социальной философии. К Аристотелю восходит социально-философское разделение справедливости на уравнительную и распределительную, iustitia commutativa и distributiva. В первом случае справедливость подразумевает арифметическое, т. е. количественное равенство и определяет отношение друг к другу отдельных граждан государства (среди прочего — виды договора и правила возмещения убытка). Распределительная справедливость упорядочивает отношение между отдельным лицом и государством, гражданином которого это лицо является. В основе этой справедливости в плане требования, чтобы каждый занимался своим делом, лежит представление о пропорциональном равенстве. Она требует равенства, соответствующего различным отношениям. Поэтому распределительной справедливости присуща решающая роль в государственной и общественной жизни, так как пропорционального равенства следует добиваться при измерении доходов, при наказаниях, а также при распределении социального и других видов обеспечения. Хозяйственный обмен (практику обмена и продаж) Аристотель также стремится урегулировать с помощью модели пропорционального равенства. Для него не подходит ни здесь, ни при судопроизводстве принцип око за око, зуб за зуб: возмещение убытка, т. е. ответные услуги, не должны быть непосредственно такими же, как ущерб или оказанные услуги. Виновному не причиняется такой ущерб; когда я покупаю буханку хлеба, то расплачиваюсь деньгами, а не товаром.

Насколько трудно определить отношения именно в рамках пропорционального равенства, может показать аристотелевский пример: допустим, мы захотели бы раздать три флейты разного качества трем по-разному играющим флейтистам. Как поступить в этом случае? Следует ли нам отдать лучшую флейту лучшему флейтисту, среднего качества — среднему флейтисту, а самую плохую — плохому? Но ведь можно и лучшую флейту отдать самому плохому из всех трех игроков, а самую плохую — лучшему из них. В первом случае я распределяю по принципу заслуги, согласно которому лучший игрок может использовать лучше всех лучшую флейту. Во втором случае действую по принципу потребности — ведь плохому игроку должна помочь лучшая флейта. Аристотель сам не предлагает решения не в последнюю очередь потому, что справедливость, несмотря на ее центральное значение для жизни в государстве, должна ориентироваться на благополучие целого — у Платона это называется идеей блага. Как в государстве Должна быть справедливость, так и решение о том, кто должен пользоваться флейтой, должно в целом направляться во благо игры. Способность познавать благо, соответственно, идею блага, есть phronesis, Рассудительность. Она единственная из всех самых важных добродетелей не этическая, а дианоэтическая.

Справедливость, полагал Аристотель, не всегда обеспечивается только с помощью позитивных законов и обычаев. Принятый закон, обязанный конкретизировать справедливость, не может из-за своей всеобщности соответствовать всем конкретным случаям. Здесь справедливость должна сама себя поправлять в плане правомерности. Правомерность, epieikeia, есть в известной степени милосердие и доброта при исполнении справедливости:

Посему [добро] и есть право и лучше любого, но не безусловного права [а точнее], оно лучше [права] с погрешностью, причина которой — его безусловность. И сама природа доброго — это поправка к закону в том, в чем из-за его всеобщности имеется упущение. [575]