Томас Нагель - Каково быть летучей мышью?

Безусловно, мы интуитивно чувствуем, что только “души одного размера” могут быть “спроецированы” друг на друга. Фантастический рассказ Дэниэля Кейза “Цветы для Алджернона” повествует о слабоумном молодом человеке, который в процессе медицинского эксперимента постепенно умнеет и стано­вится гением. Однако оказывается, что результат эксперимента недолгове­чен, и молодой человек становится свидетелем своего постепенного возвра­щения в слабоумие. Этот фантастический рассказ имеет параллель в реаль­ной трагедии людей, которые дорастают от нулевого интеллекта младенца до нормального разума взрослого, и затем становятся свидетелями старческой потери памяти и ослабления интеллекта, или людей, переживших серьезную мозговую травму. Могут ли они ответить нам на вопрос “На что это похоже, когда душа ускользает из тела?” лучше, чем это может сделать человек, обла­дающий живым воображением?

“Превращение” — это рассказ Франца Кафки о молодом человеке, кото­рый, проснувшись однажды утром, обнаруживает, что превратился в гигантского жука. Но жук думает, как человек. Было бы интересно совместить идею “Превращения” с идеей “Цветов для Алджернона” и представить насекомое, чей интеллект развивается до уровня человеческого гения (или сверхчелове­ческого, если уж на то пошло), а потом опускается обратно на уровень насеко­мого. Однако мы практически не можем такого вообразить. Позаимствовав жаргон инженеров-электриков, можно сказать, что у мозгов участников этой истории не совпадает импеданс. Пожалуй, именно совпадение импеданса мо­жет служить основным критерием для правдоподобности вопросов типа тех, какие задает Нагель. Что для вас легче: вообразить себя совершенно выдуман­ным персонажем Дэвидом Копперфильдом или какой-то определенной, ре­ально существующей летучей мышью? Разумеется, гораздо легче отожде­ствить себя с выдуманным человеческим существом, чем с реальным нетопы­рем — гораздо легче и гораздо реальнее . Это довольно удивительно. Кажется, что нагелевский глагол “быть” иногда действует довольно странно. Может быть, как предлагалось в диалоге “Тест Тьюринга” [17], его значение здесь расширено до такой степени, что даже выходит за собственные пределы!

Во всей этой идее есть что-то весьма сомнительное. Как нечто может являться чем-то, чем оно не является ? И почему ситуация должна стать правдопо­добнее, когда оба существа что-то “ощущают”? Вопросы типа “Каково было бы этому черному пауку, если бы он был мухой, пойманной в его паутину?”, или, еще хуже “Как чувствовала бы себя моя скрипка, если бы она превратилась в гитару?”, или “Каким бы стало это предложение, если бы оно превратилось в гиппопотама?” Для кого ? Для одушевленных или неодушевленных объектов, участвующих в “обмене”? Для нас, наблюдателей? Или же “объективно”?

Это важнейший момент в статье Нагеля. Он хочет выяснить, возможно ли, говоря его собственными словами, “описание [действительной природы человеческого опыта] в терминах, доступных существам, которые не способ­ны вообразить, на что похоже быть нами”. Сформулированное таким обра­зом, это звучит как противоречие — и действительно, Нагель имеет в виду именно это. Его не интересует, способен ли он влезть в шкуру летучей мыши. Он хочет знать объективно , на что субъективно похожи ее ощущения. Ему было бы недостаточно надеть шлем с электродами, имитирующий ощущения лету­чей мыши, и таким образом испытать на себе “нетопырность”. В конце кон­цов, это помогло бы выяснить лишь то, как сам Нагель чувствует себя в шкуре мыши. В таком случае, что бы его удовлетворило? Он не уверен, что удовле­творительное решение вообще существует, и это его тревожит. Он боится, что понятие “личного опыта” лежит за пределами объективного.

Вероятно, самый объективный из ранее перечисленных синонимов, опре­деляющих предметы, быть которыми на что-то похоже, это “иметь точку зре­ния”. В конце концов, даже самый закоренелый противник машинного интел­лекта согласился бы с тем, что программа, представляющая некие факты об окружающем мире и о себе в этом мире, имеет “точку зрения”. Нельзя спорить с тем, что компьютер может быть запрограммирован таким образом, что он бу­дет описывать окружающий мир, принимая за точку отсчета себя. Например: “Три минуты тому назад плюшевый мишка находился за тридцать пять лиг от­сюда”. Подобная точка отсчета от “сейчас” и “здесь” представляет собой руди­ментарный эгоцентрический взгляд. Быть “здесь и сейчас” — основное ощущение любого “я”. Но как возможно определить понятия “здесь” и “сейчас”, не прибегая ни к какому “я”? Неужели этот порочный круг здесь неизбежен?

Давайте подумаем над связью “я” и “сейчас”. Как чувствовал бы себя чело­век, выросший нормальным, с нормальными перцептуальными и лингвисти­ческими способностями, и затем перенесший мозговую травму, лишившую его способности переводить краткосрочную память в долгосрочную? Суще­ствование такого человека будет простираться только на несколько секунд по обе стороны от “сейчас”. У него не будет крупномасштабного чувства целост­ности себя — внутреннего образа цепи собственных персон, тянущейся в про­шлое и будущее и создающей некую личность.

Когда вы испытываете сотрясение мозга, несколько предшествующих ему мгновений стираются из вашей памяти, словно вы были в это время без сознания. Только представьте себе: если бы в этот момент вас ударили по го­лове, в вашем мозгу не сохранилось бы ни следа от только что прочитанных предложений. Кто же тогда их читал? Становится ли пережитое частью личности только тогда, когда оно оказывается в долгосрочной памяти? Кто видел все те ваши сны, которых вы не помните?

Подобно тому, как “сейчас” и “я” — понятия тесно связанные, соотносятся и понятия “здесь” и “я”. Знаете ли вы, что в данный момент в каком-то смысле испытываете смерть? Поскольку вы сейчас не находитесь в Париже, вы знаете, на что похоже быть мертвым в Париже . Ни света, ни звуков — ничего. То же самое приложимо к Тимбукту. На самом деле вы мертвы всюду — кроме одного-единственного места. Только подумайте, насколько вы близки к тому, чтобы стать мертвым везде! Более того, вы мертвы в любое время, кроме теперешнего момента . Нельзя сказать, что эта крохотная область пространства-времени, в которой вы живы, возникает там, где находится ваше тело — она определяется вашим телом и понятием “сейчас”. Все человеческие языки имеют множество слов, вызывающих разнообразные ассоциации с понятиями “здесь” и “сейчас” — например, “я”, “меня” и т.д.

Запрограммировать компьютер так, чтобы он, описывая свое отношение к миру, использовал слова “я”, “меня”, “мой” и тому подобное, совсем неслож­но. Разумеется, за этими словами вовсе не обязательно скрывается сложный образ личности — но это и не исключено. В сущности, любая физическая репрезентативная система, как она была определена ранее в “Прелюдии… и Муравьиной фуге” (глава 11) [18], является воплощением некоей точки зрения, как бы скромна она ни была. Эта явная связь между наличием “точки зрения” и качеством “физической репрезентативной системы” помогает нам сделать шаг вперед в анализе предметов, быть которыми “на что-то похоже”. Если мы смо­жем отождествить подобные предметы с физическими репрезентативными системами с достаточно богатым репертуаром категорий и достаточно раз­вернутым указателем их мировых линий, нам удастся объективировать, по крайней мере, некоторую субъективность.