Василий Налимов - Канатоходец

В последнее время я пытался развивать представление о вездесущности сознания, близкое к концепции Солоновича о «пандемонизме» (тетрадь № 14). Близки мне и его концепция о множественности миров во Вселенной (см. тетрадь № 5), и признаваемое им апофатическое представление о Боге. И наконец, мой критицизм по отношению к науке в какой-то степени близок позиции Солоновича, хотя, конечно, теперь эту тему удается существенно расширить [121].

Итак, вся моя философски ориентированная творческая деятельность находилась в той или иной степени под влиянием Солоновича. Я даже часто не осознавал этого влияния, но оно было во мне. И в то же время во многом и очень важном я ушел далеко от него, о чем свидетельствуют и сделанные мною примечания к приведенным выше тетрадям Солоновича, и мои философские публикации. Частично они приведены в библиографии к этой главе, полностью — в Приложении II к этой работе.

Попытаемся еще раз коротко сформулировать как близость, так и расхождение с Солоновичем. Хотя это скорее не расхождение, а отличие, естественно возникающее во времени.

Близость. Понимание фундаментальности идеи ненасилия : роль творчества; критика нашей культуры в целом; критика науки при одновременном признании ее роли; противопоставление континуального дискретному в самом мироздании; несводимость смыслов к жесткому их определению; представление об изначальной потенциальности , раскрывающейся в творчестве; и, может быть, самое главное — представление о множественности миров различной степени духовности и о наших нескончаемых странствиях в мирах и веках; и последнее: духовная потребность во внутреннем росте — как индивидуальном, так и социальном.

Отличие. Непризнание Солоновичем развития посткантианской философии. И здесь парадокс: свою философскую систему я стал развивать, исходя из позиций Солоновича. И далее — мое мышление, в отличие от мышления Солоновича, носит вероятностный характер. У меня это профессионально: многие годы я занимался практическими применениями математической статистики. И наконец, последнее — в своих построениях я опирался на современное состояние науки, обретающее широкое философское звучание, и на философские разработки последних десятилетий (экзистенциализм, философскую герменевтику и проч.), так же как, впрочем, и на работы конца прошлого века (особенно Ницше).

Закончить эту главу мне хочется выдержками из ранней книги А. А. Солоновича [Солонович, 1914], написанной еще до встречи с А. А. Карелиным и посвященной А. О. Солонович. Получить ее было непросто, так как она в разряде «редких книг». Она пришла ко мне, когда работа над воспоминаниями уже была закончена.

Листая ее, я вновь ощутил живую энергию Солоновича, хранящуюся в страницах этой книги, напитанной его духовным пафосом. Здесь и свободный полет мысли, и романтизм, и поэтичность, и устремленность в неведомое, и страстный поиск.

Ничто глубокое. Ничто всесильное…

Ничто — пустое, как сердце Тайны, как сон Нирваны.

Как зов в пустыне, как крик на море —

сильнейшее богов, невыразимое Ничто.

Белое, как матовый туман болотного утра,

острое и белое, как осколок разбитого льда

глубоких надежд.

Оно было и будет, и его нет никогда, ибо

оно объемлет и держит само себя и в тусклом

взоре своем отражает Ничто.

Оно неподвижно, как труп, живущий страхом…

Оно лежало…

И не было громкого крика, и боязливых голосов,

и тишины не было — зовущей шорох;

и не было света и не было мрака,

Не было ничего…

Это было Ничто!

Необъятная, неизвестная, всеобъемлющая

Тайна покоилась в глубоком сне

без грез, без сновидений… (с. 9)

И не родился еще из нее могучий

страж зовущей Тайны — суровое, холодное Молчание…

И Колеса еще не было, которому другое имя — Вечность.

И на челе Непроявленного не было начертано ни одной

Кальпы, ибо Айнсоф не извлекало еще из своей сути

черной, зловещей Тиамат, хранившей в своих недрах

живые образы вращений Колеса.

И если бы явился атом, он был бы здесь

Творцом, он был бы всемогущим, он был бы Всем…

Один атом, о, только бы один, — единый и

ничтожный, — он был бы Богом, небом, адом,

вселенной и собой… Он был бы Бытием!..

Он был бы точкой, язвой, раной, проклятием, тоской…

О, это было бы Все!

И возник в Небытии крик отчаяния…

Точно где-то, в самом центре его, треснуло сердце

и раздвинулось; как будто порвалось что-то,

и там, где порвалось, где не было Ничто, — там

повис крик, страшный…

Он висел в бездне и точно падал куда-то

в неизведанную глубину, и точно поднимался

вверх — туда, где не было недостижимого,

и точно углублялся в себя, — в рану своего бытия,

в хаос непредначертанных абсолютов… (с. 10)

Он возмутил спокойное, бесстрастное Ничто…

Он впивался, он терзал, он хотел жить…

…он вонзался все глубже…

… извивался он и стонал, и молил, и рыдал,

и звучал, задыхался и рос… (с. 11)

… Это была страшная битва на границе веков и хотений…

… Но крик рос… (с. 12)

…Абитва кипела, стонала, рыдала, как жизнь,

как страданье, как мука и бред… (с. 14)

… Явилось новое.

Лотос расцвел жемчужным ожерельем, алмазы слез блестели по краям, и острые, мелькающие стрелы впервые пронизали мрак, — тычинками тянулись нити света, и завязь мира народилась, как первый час текущей ленты неподвижности веков.

И трон, как будто плавая в лучах сверкающего света, И Бог-Отец, Иегова, Атман и Брама, Хонс и Демиург, Нус и Бэл, и Ра, Один и Параклет, он — имеющий бесконечные названия и не имеющий ни одного имени, внезапно появился, — первый и последний, в ком все и кто во всем, — олицетворенье Бытия. (с. 16)

Тихо стало поворачиваться Колесо.

Проснулась Тайна и принесла в свое чрево

зародыши будущего.

…Аспираль Всебытия развертывалась от страшного давления необходимости, и появлялись все новые и новые миры… (с. 18)

… И бледные тучи грядущих событий

толпились, стонали, взывали,

и белые руки с мольбой простирали

к великой и грозной Судьбе.

А песня призывных и гордых смятений

росла, разливалась, катилась, стучалась,

— бросалась на выси гармоний.

И вопли, и скрежет, и стоны, и муки

творили победу, творили борьбу. (с. 24)

С тихим ропотом бились эфирные волны,

искали тоску берегов.

Как ризы венчанных и гордых владычеств,

порфиры из струй золотых, в разбросанных искрах рожденья