Джон Армстронг - Правила жизни от Фридриха Ницше

И это составляет полный контраст с тем, что делает человек благородный, который заранее и спонтанно, из самого себя создает основное понятие «хороший» и лишь затем строит для себя представление о «плохом»! Это «плохое» благородного происхождения, и то «злое», что родилось в котле неудовлетворенной ненависти, – первое – это отголосок, побочный эффект, контрастный оттенок, второе же, напротив, оригинал, начало, особый поступок в концепции рабской морали – как различны эти слова – «плохой» и «злой», хотя оба являются противопоставлением одной и той же концепции «хороший»! Но концепция «хороший» не одинакова: человек должен спросить себя, а кто именно «злой» в смысле морали ressentiment. Если ответить со всей строгостью, то как раз «хороший человек» другой морали, как раз благородный, сильный человек.

Что ягнята не любят крупных хищных птиц, не кажется странным; но это не дает оснований осуждать этих птиц за то, что они хватают маленьких ягнят. И если ягнята говорят между собой: «Эти хищные птицы злы; а тот, кто меньше всего похож на хищную птицу, а, напротив, является ее противоположностью, ягненком, – разве он не добр?» – то в таком определении идеала невозможно найти промах. Разве что сами хищные птицы могут взглянуть на это с иронией и сказать: «Мы вовсе не ненавидим их, этих добрых маленьких ягнят, мы даже их любим: ничего нет вкуснее нежного ягненка».

Требовать от силы, чтобы она не проявляла себя как сила, чтобы она не была желанием победы, желанием ниспровержения, желанием господства, жаждою врагов, сопротивлений и триумфов, так же абсурдно, как требовать от слабости, чтобы она проявляла себя как сила. Квант силы является таким же квантом порыва, воли, действия – более того, он есть не что иное, как сам этот порыв, желание, действие, и лишь вследствие языкового соблазна (и окаменевших в нем фундаментальных ошибок разума), которое по недоразумению понимает все действия как нечто обусловленное тем, что порождает эти действия, «субъектом», может это представляться иначе. Так же, как общественный разум отделяет молнию от ее блеска и принимает последнее за действие некоего субъекта, именуемого молнией, так же и народная мораль отделяет силу от проявлений силы, как если бы за сильным человеком стоял некий нейтральный субстрат, который был бы волен проявлять силу либо не проявлять ее. Но такого субстрата нет; не существует «бытия», скрытого за действием, поступком, становлением; «деятель» – это просто вымысел, добавленный к действию, – действие есть все. В действительности, народный разум удваивает действие; когда человек видит вспышку молнии, то воспринимает ее как действие действия; одно и то же событие сначала является причиной, а во второй раз следствием. Ученые поступают не лучше, когда говорят: «сила двигает», «сила вызывает» и тому подобное, – вся наша наука, несмотря на ее холодность и свободу от эмоций, все же находится под обманчивым влиянием языка и не избавилась от маленького подкидыша, «субъекта» (таким подкидышем является, например, атом, равно как и кантовская «вещь в себе»); неудивительно, что подавляемые, мрачно хмурящиеся эмоции мстительности и ненависти используют эту веру в собственных интересах и не поддерживают более страстно ни одной другой веры, кроме веры в то, что сильный человек свободен быть слабым, а хищная птица – ягненком; ведь тем самым они получают право винить хищную птицу за то, что она хищная.

Угнетенные, втоптанные в пыль, подвергшиеся насилию уговаривают себя с мстительной хитростью бессилия: «Будем не такими, как злые! Будем добрыми! А добр тот, кто не совершает насилия, кто не причиняет никому вреда, кто не нападает, кто не мстит, кто оставляет месть Богу, кто, подобно нам, держится в тени, кто избегает зла и немногого желает от жизни, как мы, терпеливые, смиренные, справедливые»…»

Ницше представляет нечто вроде подземной фабрики, на которой реальная слабость превращается в ложную мораль, любое проявление «безвластности» (ягненок не способен отомстить орлу) представляется высокоморальным действием.

Ницше пишет о том, как в моменты слабости мы прячемся от того, что происходит в действительности. Вместо того чтобы набираться сил для конкуренции, мы упрекаем других – а затем восхваляем себя за то, что не похожи на этих ужасных людей.

«Слабость лжет и представляет себя заслугой, это бесспорно… А бессилие, которое не мстит, мнит себя «добросердечием»; трусливая низость – «смирением»; подчинение ненавистным – «покорностью» (главным образом, тому, кто, по их мнению, требует такого подчинения, – его они называют Богом). Безобидность слабого человека, трусость, которой у него предостаточно, его попрошайничество у двери, его неизбежная обреченность на ожидание получает здесь лестное название – «терпение», оно даже считается добродетелью; неспособность к мести называется нежеланием мстить, возможно, даже прощением…»

В мире много высокомерных людей. Но не меньше и достойных, которые не достаточно высокомерны. Не жалуйтесь, что правительство состоит из одних идиотов, не твердите, что банкиры – воры. Совершенствуйтесь, конкурируйте – и делайте мир лучше.

Всегда есть те, с кем мы не согласны, кто нам не нравится, кто раздражает и злит. И очень хочется просто игнорировать их – к чему попусту тратить внимание? А еще соблазнительнее прибегнуть к карикатуре: этих людей можно представить в смешном или дурацком виде, а их действия назвать идиотскими. Ницше, который, как никто, умел заводить врагов, избирает другой путь. Он очень серьезно спрашивает себя: что идет не так? Что именно раздражает меня в этом человеке? Другими словами, его цель – понимание. Когда вы испытываете сильные чувства – негативные, как в этом примере, или позитивные, – автоматически понять, что они значат, невозможно. Вы учитесь на опыте, не только переживая его, но и анализируя.

Об этой стратегии Ницше рассказывает в статье, посвященной ныне практически неизвестному, но в свое время весьма успешному немецкому писателю Давиду Штраусу. Для Ницше Штраус – типичный представитель человечества, тот тип человека, который его всегда раздражал. Ницше называет его «человеком науки» или «образованным филистером». (Сразу скажем, что Ницше использует термин «наука» в широком смысле слова, понимая под ним не только естественные, но и гуманитарные науки, поэтому ученые у него не только физики, но и философы.)

«Все мы знаем, как наша эпоха привыкла относиться к науке; мы знаем это, потому что это часть нашей жизни. Именно поэтому почти никто не задает себе вопроса, каковы последствия такого вмешательства науки для культуры…