Василий Джелдашов - Карлос Кастанеда. Расколотое знание

Не хотите ли немножко фантастики; хорошей фантастики и по литературе, и по догадкам. «Подождите. Вы опять мне задаёте вопросы, на которые я просто не умею ответить. Поймите вы это наконец. Не умею! Эрозия построек… Превращение воды в желчь… впрочем, это было ещё до вас… Теперь вот – павианы. Помните, вы всё допытывались, как это так: люди разных национальностей, а говорят все на одном языке и даже не подозревают этого… Помните, как это вас поражало, как вы недоумевали, пугались даже, как доказывали Кэнси, что он говорит по-русски, а Кэнси доказывал вам, что это вы сами говорите по-японски, помните? А теперь вот вы привыкли, теперь эти вопросы вам и в голову не приходят. Одно из условий Эксперимента. Эксперимент есть Эксперимент, что здесь ещё можно сказать?» ( Стругацкий А., Стругацкий Б. Град обречённый. ) А может, люди – это действительно всего лишь, эксперимент? Недаром же сказано – «Что наша жизнь – игра». А где есть игра и актёры, то там есть и Великий сценарист.

«Пастор Йеспер Сведберг, отец Эмануила Сведенборга, называл такой способ общения, при котором всякий говорит на своём языке и тем не менее все понимают друг друга, – ангельским языком». То есть я опять о том же – Знание, вот оно, рядом, надо только собрать разбитые кусочки мозаики, используя как матрицу книги Кастанеды. И тогда всё будет – « хоккей »!

А «язык травмайский вы понимаете»?

«От каждого пейотного кактуса на поле исходил голубоватый мерцающий свет. Один кактус светился особенно ярко. Я сел перед ним и начал петь ему свои песни. Тут из растения вышел Мескалито – та же фигура в виде человека, которую я видел раньше. Он взглянул на меня. С большим чувством я пел ему свои песни. К ним примешивалась уже знакомая мне музыка – звуки флейт или ветра» (К-1).

Здесь можно сказать, что некоторые древние греки считали звуки флейты чрезвычайно вредными, даже настаивали на том, чтобы флейты вообще были изгнаны из жизни греков, а все флейтисты из государства. И можно даже присоединиться к ним, если вспомнить ещё об одном «мифе», связанном с флейтой, или, точнее говоря, с дудочкой. Я имею в виду того человека, которого можно назвать Лучшим Музыкантом, по крайней мере, последних двух тысячелетий, а также его можно назвать и Лучшим Композитором Всех Времён и Народов. И это, если вы ещё не догадались, – Гаммельнский крысолов. Ведь мелодии, которые он играл, действовали избирательно, то на крыс, то на детей, да мы и не знаем на что ещё. И куда он увёл детей? Может, в другой мир? В другое положение точки сборки? Значит, флейта имеет какую-то тайную, волшебную силу?

Также некоторые неясности касаются и свиста. Почему свистеть в «приличном обществе» не принято? Возможно, потому, что свист, по народным поверьям, отгоняет нечистую силу, а в любом «приличном обществе» нечистых на руку и душой хоть пруд пруди.

«Однако союзники – как бесформенные силы или как существа, которые шныряли за дверью, – были уже независимы от моего зова.

Через несколько секунд истерия и страх этих трёх девушек возросли до огромных размеров. Ла Горда наклонилась и прошептала, что я должен издать противоположный звук, – звук, который рассеет их. Возникло знакомое щекочущее ощущение на макушке, дрожь в теле, и я неизвестно почему вдруг вспомнил особый свист, который дон Хуан обычно исполнял ночью и которому старался научить меня.

Когда я начал свистеть таким образом, давление в области живота прекратилось» (К-6). Ну что, продолжаем свистеть?

«Я находился под гипнозом воспоминания о голосе зовущей меня матери и отчаянно пытался думать о чём-то другом. И вдруг снова раздался её голос. Казалось, она стоит у меня за спиной. Она звала меня по имени. Я резко обернулся, но увидел только тёмный силуэт хижины и смутные пятна кустарника.

Звук моего имени полностью вывел меня из равновесия. Я невольно застонал. Внезапно так захотелось, чтобы рядом был хоть кто-нибудь, кому я не безразличен. Я повернул голову, чтобы взглянуть на дона Хуана. Он смотрел на меня. Я не желал его видеть и закрыл глаза. Тогда мне явилась мать. Я не думал о ней, как обычно – я отчётливо её видел. Она стояла рядом. Я задрожал. Меня захлестнула волна отчаяния, хотелось убежать, исчезнуть. Видение матери болезненно не вязалось с тем, что я искал здесь, на этом пейотном собрании. Несоответствие было кошмарным, и не было никакой возможности сознательно от этого избавиться. Наверно, если бы мне действительно хотелось рассеять видение, то я бы открыл глаза, но почему-то продолжал внимательно его разглядывать, причём с особой тщательностью и скрупулёзностью. Меня охватило необъяснимое чувство. Оно было очень странным и действительно охватывало меня, словно какая-то внешняя сила. Я вдруг почувствовал на себе ужасающую тяжесть материнской любви . Звуком своего имени я был вырван из реальности, воспоминание о матери захлестнуло меня грустью и болью, но, разглядывая её, я вдруг понял, что никогда её не любил» (К-2).

«И враги человеку – домашние его». ( Матфей 10:36. ) «И сказал: посему оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью, так что уже не двое, но одна плоть». ( Матфей 19: 5 – 6. ) И вообще, подозрительно много можно найти совпадений между знанием, принесённым Иисусом, и тем знанием, о котором рассказал нам Кастанеда. Сам собой напрашивается вывод, что Иисус был Нагвалем. Прочтите Евангелия под этим углом зрения, быть может, вы согласитесь со мной.

«Весь ужас его сосредоточивался в матери, слабенькой старушке с бледным лицом. Он уже не думал, что её подкупили врачи, и не примысливал никаких объяснений, он просто боялся её и именно того момента, когда она покажет своё старушечье лицо и скажет…» ( Андреев Л. Призраки. )

Твоя жизнь принадлежит тому, что ты любишь, точно так же, как она принадлежит и тому, что ты ненавидишь. Так что так уж и быть – любите, но зачем привязывать свою жизнь к тому, что вы ненавидите?

«Наши чувства создают границы вокруг чего угодно. Чем больше мы любим, тем сильнее границы» (К-6).

«Всё, что мы должны сделать, чтобы позволить магии овладеть нами, – это изгнать из нашего ума сомнения. Как только сомнения изгнаны – всё, что угодно, становится возможным.

Он напомнил мне одно событие, свидетелем которому я стал несколько лет назад в Мехико, событие, казавшееся мне непостижимым до тех пор, пока он не объяснил его, используя парадигму магии.