Эрик Вейнер - Философский экспресс. Уроки жизни от великих мыслителей

Присмотревшись к рукописи, я замечаю правки. К примеру, Торо заменил слова «в начале дня» на «в начале летнего дня». Совсем небольшое изменение, но для Торо мелочей не было. Не потому, что он был щепетилен (хотя он был щепетилен!), а потому, что в деталях ему виделся если не Бог, то важнейший источник красоты.

Я обсуждаю с Лесли статью про «болотную тину», задействуя всю свою дипломатичность, которую обыкновенно приберегаю для бесед в налоговой службе и в кабинете уролога. Ну да, она читала. Весь Конкорд читал. «Статья, конечно, несправедлива, но не лишена точных наблюдений, — добавляет она. — Торо был не из тех миляг-парней, с которыми ничего не стоит подружиться» (типичное для жителя Новой Англии преуменьшение).

Генри Дэвид Торо, герой «Уолдена», легенда американской словесности, провозвестник экологизма, титан мысли, в жизни был тот еще типчик. Все его знакомые это подтверждали. По словам Натаниэля Готорна, «по характеру он был скрытным, как игрок в покер, а также достаточно твердолобым» [53] Цит. по: Sandra Petrulionis, ed., Thoreau in His Own Time: A Biographical Chronicle of His Life, Drawn from Recollections, Interviews, and Memoirs by Family, Friends, and Associates (Iowa City: University of Iowa Press, 2012), xxiv. . Другие высказывались еще резче. «Торо был самым что ни на есть инфантильным, непробиваемым и бесстыдным эгоцентриком, которого мне доводилось встречать среди людей», — так говорил Генри Джеймс — старший, отец романиста Генри Джеймса и философа Уильяма Джеймса.

Особенно критикуют предполагаемую склонность Торо к лицемерию. Якобы он делал вид, будто живет в лесу в одиночестве, совершенно самодостаточный, но при этом тайком бегал к маменьке за домашними пирогами и чистым бельем.

Что есть, то есть. Торо не жил в Уолдене в полной изоляции, как полагают многие. Регулярно он на полчасика выбирался в город — не только за мамиными угощениями, но и, например, на почту или в кофейню. Что же, вся история, описанная в «Уолдене», — сплошное надувательство? И девятиклассников по всей Америке нагло обманывают?

Не думаю. Торо никогда и не утверждал, будто порвал все связи с обществом. Он не скрывал, что посещал городок, что принимал в своем домике гостей. (В «Уолдене» есть целая глава под названием «Посетители».) Как сказал мне один поклонник Торо, «Уолден» — это книга не о том, как человек живет в лесу. Это книга о том, как человек живет.

Что же до предполагаемых причуд Торо — их у него не отнять. Но это ничуть не обесценивает его мудрость. Если мыслителей со странностями не считать за философов, историю философии можно было бы уместить в небольшой брошюрке.

Я рассказываю Лесли о своем практическом взгляде на философию и интересуюсь, чему могла бы научить философия Торо. В ответ я ожидаю услышать обычное «как жить в одиночестве» или «как жить просто».

— Как видеть, — без колебаний отвечает она.

— Как видеть?

— Да, — говорит Лесли. — Все прочее — простая жизнь, уединение, тяга к природе — подчинено главной идее: умению видеть. Торо учит нас видеть.

Такого ответа я не ожидал. Я обещаю Лесли подумать над этим.

— Хорошо, — говорит она. — А вы читали Торо?

— О, конечно, — отвечаю я. — Само собой, и не только «Уолден», также его эссе и даже эту странную первую книгу — «Неделя на реках Конкорда и Мерримака».

— Неплохо, — отзывается Лесли таким тоном, будто хвалит трехлетку, посмотревшего передачу «Любопытный Джордж». — Но если хотите его понять, нужно читать дневники.

Я обещаю ей так и сделать. И лишь позже понимаю, во что ввязался.

Всякого, кто встречал Торо, не оставляла равнодушным его внешность. Одни замечали выдающийся римский нос, «эдакий знак вопроса в адрес вселенной», другие — «грубоватый» рот, третьи — «сильные, умелые» руки. Еще кто-то обращал внимание на то, что у него были пугающе сильно развиты органы чувств — например, он невероятно хорошо слышал («даже самые слабые, отдаленные звуки») и имел острейшее обоняние («лучше, чем у любой охотничьей собаки»).

Но самыми удивительными всем казались глаза Торо. У каждого оставалось о них свое впечатление. «Ясные, серьезные голубые глаза», — говорит один из жителей Конкорда. «Пронзительный взгляд, точно у совы», — вспоминает другой. «Его огромные глаза… поначалу меня ужасно напугали», — делится третий.

О глазомере Торо тоже ходили легенды. С одного взгляда он был способен оценить высоту дерева или вес теленка. Запустив руку в пучок карандашей, он вытаскивал ровно дюжину. У него был талант отыскивать спрятанные наконечники индейских стрел. «Да вот же», — приговаривал он, подкидывая наконечник носком башмака.

В отношении чувств философы философам рознь. Есть так называемые рационалисты, не доверяющие чувствам. По их мнению, лишь интеллект, а также врожденные идеи, которые он дает, способны вывести нас из пещер невежества к свету. Знаменитые слова Cogito ergo sum («Я мыслю, следовательно, существую») принадлежат рационалисту Декарту. Представители другой школы — эмпирики — считают, что чувствам доверять можно и именно через них мы познаем мир.

Торо не желал участвовать в подобных эпистемологических диспутах. Достойны ли чувства доверия или нет — так или иначе это все, что у нас есть, так почему бы не использовать их по максимуму? Такова позиция Торо. Его философия — философия «наизнанку».

Торо считается трансценденталистом — приверженцем философского течения, смысл которого сводится к трем словам: вера в невидимое. Впрочем, еще крепче Торо верил в видимое. Природа реальности его интересовала в меньшей степени, нежели реальность природы. Есть ли в мире что-то еще, кроме того, что видно глазу? Быть может. Но и то, что мы видим, таит в себе множество удивительного. Давайте же с этого и начнем. Способность видеть Торо ценил едва ли не больше, чем знание. Знание всегда приблизительно, несовершенно. Что сегодня непреложная истина — завтра окажется чепухой: «Кто может сказать, что есть ? Он скажет лишь, как он это видит ».

Как именно мы видим? Большинство из нас разделяют фотографический принцип видения. Нам кажется, что глаза запечатлевают изображения мира подобно камере, а затем передают их мозгу. То есть они как бы «фотографируют», к примеру, чашку кофе перед нами.

Симпатичный принцип, но неправильный. Видение в меньшей мере подобно фотографированию и в большей — языку. Мы не столько видим мир, сколько беседуем с ним. «Что это такое? Говорите, похоже на чашку кофе? Сейчас сверюсь с базой данных и дам ответ. Да, это чашка». Мы не видим чашку перед собой. Мы говорим себе, что она перед нами. Чашка с кофе посылает электромагнитные волны — и только — нашим глазам и мозгу. Из этих исходных данных мы формируем информацию, затем смысл — то есть в данном случае что объект перед нами называется «чашкой кофе».