Эрик Вейнер - Философский экспресс. Уроки жизни от великих мыслителей

Считая пожилых людьми привычки, мы обычно их за это жалеем. А зачем? Бовуар думала иначе. Привычка — это совсем не обязательно что-то плохое. В ней есть своя красота.

Привычки нужны нам. Без них наша жизнь норовит расколоться на тысячу бессмысленных фрагментов. Привычки связывают нас с миром. Нашим миром. Они полезны — если помнить, почему они у нас появились, и постоянно проверять, не утратили ли они свою полезность. Мы должны управлять привычками, а не наоборот.

Бовуар приводит пример человека, который каждый день после обеда играет в карты. Это его свободный выбор — играть в карты именно в этом кафе, именно в это время. И у этой привычки есть смысл. Но если человек начинает злиться из-за того, что, скажем, кто-то занял «его» столик, — это значит, что привычка выродилась в «оторванное от жизни» требование, которое не расширяет его свободу, а ограничивает ее.

Привычка не значит рутина. Представьте ее себе в виде контейнера — или, если угодно, сумки. В сумку удобно сложить фрагменты нашей жизни. Этим она и полезна. Если перепутать сумку и ее содержимое — то есть привычку и заключенный в ней смысл, — ничего хорошего не получится.

Бовуар разглядела красоту привычек, когда ей было за шестьдесят. Она делала то же, что и всегда: писала, читала, слушала музыку. Но не читала одни и те же книги и не слушала одну и ту же музыку: «Мои дни похожи друг на друга — своим ритмом, тем, чем я их наполняю, людьми, которых встречаю. Но скучной моя жизнь совсем не ощущается». А все потому, что Бовуар была хозяйкой своих привычек.

Есть время для дела; есть время для бездействия. Кайрос . В нашей культуре принято первое ценить, второе осуждать. При всей свой деятельной плодовитости Бовуар и Сартр порой переставали действовать — и просто были. Летние месяцы, которые они проводили в Риме, были тому идеальным примером. Бовуар откладывала на потом свои проекты, на которые она не жалела сил, и «купалась» в Риме. Бобриха на отдыхе.

И пусть она нечасто использовала слово «принятие», чего-то подобного ей удавалось достичь. В преддверии семидесятипятилетия она сказала так: «Есть все-таки что-то во всем этом старении». Как и Ницше, она ни о чем не жалела: «Я получала от жизни столько удовольствия, сколько смогла, и так долго, насколько это было возможно».

Когда я был маленьким, у нас на холодильнике красовалась одна-единственная картинка. Не помню, почему мама ее туда повесила. Такое ощущение, что она всегда там была. На картинке был изображен безумный ученый в комнате, полной всевозможных чудищ. Он сидел с удрученным видом рядом с огромным лазерным аппаратом и обращался к своему помощнику: «Двадцать семь лет я делаю монстров. И что получаю? Полную комнату монстров!»

Альбер Камю бы повеселился. Этот франко-алжирский писатель был главным сторонником философского направления под названием абсурдизм. Мир иррационален. Смысла в нем нет. Все наши достижения лишь пыль под беспощадными колесами времени. Но мы не сдаемся. В этом и состоит абсурд. Это и есть жизнь. Проникновенная пьеса, которую вдохновенно играют и играют перед пустым зрительным залом. Бовуар не права, сказали бы абсурдисты. Старость — не пародия на жизнь. Пародия на жизнь — это и есть сама жизнь. Старость лишь ее заключительный монолог.

Как же реагировать на подобную нелепицу? Некоторое время можно ее не замечать. Фитнес-браслеты и пенсионные накопительные программы дают некую иллюзию прогресса, видимость смысла. Мы следим за количеством сожженных калорий, накопленных процентов — и думаем, что к чему-то движемся. Моя жизнь осмысленна. Мне об этом приходят уведомления на браслет. Но Сизиф выглядит не менее абсурдным с надетым фитнес-браслетом. Пожалуй, даже более, ведь его при этом соблазняет иллюзия прогресса; нет браслета — нет иллюзии. Измеренный в цифрах, абсурд становится лишь еще абсурднее.

Забавно. Но при чем тут старение? Разве жизнь не одинаково нелепа и в 25, и в 75? Это верно. Но в 75 мы лучше это осознаем. В нашем багаже достаточно комплиментов и похвал, мы подкопили деньги и уже поняли, насколько они бессмысленны. Двадцатипятилетний Сизиф лелеет надежду, что, быть может, вот в этот раз камень не покатится по склону вниз. В 75 он таких иллюзий уже не питает.

Задача Сизифа — и наша тоже — состоит в том, чтобы увериться «в подавляющей силе судьбы, но без смирения, обычно ее сопровождающего» [179] Camus, The Myth of Sisyphus and Other Essays, 54. , как говорил Камю. Представьте себе счастливого Сизифа. Но как? Как может разумное, сознательное существо находить радость в такой монотонной, бессмысленной работе?

Только отдавшись ей полностью. Вопреки ее бесполезности. Благодаря ее бесполезности. «Ему принадлежит его судьба, — замечает Камю. — Камень — его достояние… Каждая крупица камня, каждый отблеск руды на полночной горе составляет для него целый мир. Одной борьбы за вершину достаточно, чтобы заполнить сердце человека».

Бовуар не вполне разделяла абсурдистские взгляды Камю, но ей был близок, как она говорила, «страстный героизм», наслаждение волшебством труда ради самого труда. В своей комнате она до самого конца создавала все новых и новых монстров.

С возрастом мы все крепче хватаемся за жизнь. Надо научиться отпускать. В этом поможет то, что я называю «конструктивным самоотчуждением». Речь не об апатии, когда человек отворачивается от мира. Речь о том, чтобы сделать аккуратный шаг назад. Вы по-прежнему остаетесь в этом поезде, думаете о тех, кто едет с вами, — но вас меньше раздражают неровности дороги и потряхивания вагона. Вы меньше тревожитесь о том, чтобы добраться до места назначения.

Бертран Рассел, доживший до 97 лет, предлагает для этого расширить круг своих интересов, сделать их «обширнее, безличнее — чтобы в конце концов стены вашего эго расступились, а жизнь постепенно стала частью жизни Вселенной» [180] Bertrand Russell, «How to Grow Old», in Portraits from Memory and Other Essays (Nottingham: Spokesman Books, 1995), 52. .

Пусть жизнь человека — река. Поначалу она заключена в тесных пределах берегов, бурным потоком несется мимо валунов, под мостами, преодолевает пороги. «Постепенно река становится шире, берега — ниже, воды текут спокойнее, а в конце без всякого видимого перехода они смешиваются с водами моря, безболезненно прекращая существовать как что-то отдельное».

Вот, я думаю, главная задача в старости. Не сузить поток наших вод, а расширить его. Не пылать гневом на то, как гаснет смертный мир, а поверить в то, что мир продолжит светить в других. Это мудрость кайроса . Всему свое время. Даже этому.