Питер Сингер - Гегель: краткое введение

Если Кант прав, то единственной разновидностью дей­ствия, не являющегося результатом врожденных или обще­ственно обусловленных желаний, будет действие в согла­сии с категорическим императивом. Потому только такое действие может быть свободным. Так как только свободное действие имеет подлинную моральную ценность, категори­ческий императив должен быть не только высшим импера­тивом разума, но и высшим законом морали. Для заверше­ния картины необходим еще один, последний штрих. Если мое действие свободно, мотив для него в соответствии с категорическим императивом не может быть каким-либо конкретным желанием, возникшим у меня случайным обра­зом. Это не может быть желание порадовать себя или зас­лужить уважение друзей, не может быть желание бескоры­стно делать добро другим людям. Напротив, моим мотивом будет просто действовать сообразно всеобщему закону ра­зума и морали и только ради самого закона. Я должен вы­полнять обязанность, потому что это моя обязанность, — этику Канта можно описать следующим образом: «Долг ради самого долга». Именно такое заключение можно сделать из кантовского утверждения того, что мы свободны, только когда выполняем свою обязанность ради нее самой, и ни­как иначе.

Итак, мы пришли к выводу, что свобода состоит в том, чтобы следовать своему долгу. Современному человеку та­кое заявление покажется парадоксальным. Сейчас понятие долга ассоциируется с повиновением таким традиционным институтам, как армия или семья. Говоря о выполнении обязанности, мы часто подразумеваем то, что могли бы и не делать, если бы нас не вынуждали обычаи, которые нельзя игнорировать. В этом смысле обязанность противоречит понятию свободы. Если это — основание для сомнений в утверждении, что свобода есть выполнение наших обязан­ностей, забудем про него. Кант понимает долг значительно шире. Вероятно, современный читатель скорее примет точ­ку зрения великого философа, если выразить ее следую­щим образом: свобода состоит в том, чтобы поступать по совести. Это будет точным выражением идеи Канта, если помнить, что в данном случае «совесть» не означает соци­ально обусловленный «внутренний голос». Имеется в виду совесть, основанная на разумном принятии категорическо­го императива как высшего морального закона. Таким об­разом, вывод, к которому мы подошли на данный момент, хотя и не может быть принят без сомнений, но уже не кажется таким парадоксальным. В конце концов, свобода совести может быть понята достаточно широко, как неотъем­лемая часть свободы в нашем понимании, даже если не как вся свобода.

Но вернемся к Гегелю. Он во многом разделяет позицию Канта. Мы не свободны, когда мы действуем под влиянием врожденных или социально обусловленных желаний. Ра­зум по своей природе универсален. В определении свобо­ды необходимо отталкиваться от всеобщего, то есть от разума. Все эти идеи Гегель позаимствовал у Канта и сде­лал частью своей концепции. Более того, в «Философии истории», как мы убедились, Гегель считает Реформацию началом новой эры свободы, поскольку она заявила о правах индивидуальной совести. Таким образом, подобно Канту, он видит связь между свободой и развитием инди­видуальной совести. Гегель не возражает и против того, что свобода заключается в выполнении своего долга. По мнению философа, обязанность ограничивает наши есте­ственные или временные желания, «однако индивид нахо­дит в обязанности скорее свое освобождение... от чисто природных влечений. В обязанности индивид освобождает себя к субстанциональной свободе». Комментируя Канта, Гегель писал: «Исполняя долг, я нахожусь у самого себя и свободен. Выявление этого значения долга составляет заслугу и возвышенность практической философии Кан­та». Тогда для Гегеля выполнение обязанности ради нее самой означает заметное достижение по сравнению с иде­ей негативной свободы делать все, что угодно. Однако философа не совсем устраивает позиция Канта по этому вопросу. Он выделяет ее положительные стороны и в то же время является одним из резких ее критиков. Вторая часть «Философии права» — «Моральность» — большей частью посвящена рассмотрению кантовской этики. К автору «Кри­тики чистого разума» у Гегеля есть две основные претен­зии. Во-первых, Кант никогда не опускается до разъясне­ния того, что же мы должны делать. Причем происходит это не потому, что самого Канта не волновали такие вопросы, а потому, что вся кантовская этическая теория построена на том, что в основе морали должен лежать чисто практи­ческий разум, свободный от всяких конкретных побужде­ний. В результате теория может привести только к простой всеобщей форме морального закона, но никак не к конк­ретным обязанностям каждого. Универсальная форма мо­рального закона, считает Гегель, просто выражает принцип постоянства или непротиворечивости. Невозможно рассуж­дать, не имея исходного пункта. Например, если мы при­знаем законность собственности, то воровство будет не­приемлемо для нас, а если отрицаем — будем последова­тельными ворами. Если единственным руководством к дей­ствию будет: «Поступай так, чтобы не противоречить себе!», то мы можем и вовсе бездействовать.

Данное возражение Гегеля против категорического им­ператива Канта покажется знакомым не только изучающим философию Канта, но и всем тем, кто интересуется совре­менной этикой. Важность требования, чтобы моральные принципы были универсальны по форме, до сих пор под­черкивает, например, Р. М. Хэар, автор статьи «Как же решать моральные вопросы рационально?» и книг «Freedom and Reason» и «Moral Thinking». И его позиция все еще часто встречает возражение, что подобное требование является пустым формализмом и не позволяет узнать ниче­го нового. В защиту Канта была выдвинута следующая интерпретация его этических взглядов: отправным пунктом могут служить желания, но только если возможно представить их в универсальной форме, чтобы их можно было принять в качестве основания для действий любого чело­века в сходной ситуации. Гегель предвидел возможность такой интерпретации и доказывал, что любое желание можно привести ко всеобщей форме. Следовательно, если допустимы конкретные желания, то требование универсаль­ной формы бессильно помешать оправданию любого без­нравственного поступка, какой бы только не изобрела че­ловеческая фантазия.

Второе возражение Гегеля касается того, что Кант отде­ляет человека от самого себя, когда разум оказывается в состоянии вечной борьбы с желанием и лишает естествен­ную сторону человеческой натуры возможности удовлет­ворения. Наши природные желания представляют собой только объект подавления, и эту сложную, если даже ни невыполнимую задачу Кант ставит перед разумом. Как мы увидели, Гегель здесь продолжает линию Шиллера, зало­женную в его «Письмах об эстетическом воспитании». Но автор «Феноменологии духа» использует критические идеи Шиллера по-своему. Мы можем рассмотреть эту проблему в свете другой похожей проблемы современной этики. Для Гегеля второе возражение Канту состоит в следующем: кантовская этика не дает решения проблемы противопос­тавления морали и эгоистических интересов. Вопросу «За­чем мне быть моральным?» суждено остаться без ответа. Кант утверждает, что мы должны выполнять свою обязан­ность ради нее самой и что поиск другой причины означает отход от чистой и свободной мотивации, необходимой для Моральности. Таким образом, великий философ не только оставляет вышеупомянутый вопрос без ответа, но и делает ответ на него в рамках своей концепции невозможным. В «Письмах об эстетическом воспитании» Шиллер обратился ко времени, когда подобный вопрос даже не возникал, когда мораль не отделилась от традиционных идеалов доб­родетельной жизни, когда еще не было кантовского поня­тия долга. Гегель понимал, что как только встал вопрос об обязанности, возвращение к традиционной морали стало невозможным. В любом случае Гегель рассматривал поня­тие долга Канта как шаг вперед, о котором не следует сожалеть, ведь именно оно помогает современному чело­веку быть намного свободнее, чем когда-либо могли быть греки, скованные обычаем. Гегель стремился дать такой ответ, который соединил бы естественное удовлетворение греков их образом жизни и свободу совести, характерную для идеи моральности Канта. Решение этой проблемы, с точки зрения Гегеля, должно было исправить и другой су­щественный недостаток этической философии Канта — наполнить форму содержанием.